Я вам очень благодарен, дорогие друзья, за обращенный ко мне в декабре запрос: он побудил меня давать оценку делу Кирова на его важнейших этапах. Всякий добросовестный читатель имеет теперь возможность сопоставить наши априорные соображения и гипотезы с последовавшими затем официальными признаниями, и сделать необходимые выводы.
30-го декабря 1934 года я высказывал твердую уверенность в том, что ГПУ было с самого начала в курсе подготовлявшегося террористического акта. Об этом неопровержимо свидетельствовало участие "консула", который мог быть только агентом ГПУ. Теперь мы имеем проверку. 23 января военный трибунал приговорил 12 ответственных ленинградских представителей ГПУ, во главе с их шефом Медведем к суровым карам: заключение от 2 до 10 лет! Приговор вменяет им в вину не более не менее, как тот факт, что "они были осведомлены о подготовлявшемся покушении на Кирова но обнаружили... преступную небрежность (!)..., не приняв необходимых мер охраны". Признание о фактическом соучастии ГПУ в преступлении прикрыто жалкой фразой на счет "небрежности". Можно ли в самом деле хоть на минуту допустить, что такие столпы ГПУ, как Медведь могли проявить "небрежность" в отношении известной им заранее подготовки убийства Кирова? Нет, "небрежность" тут не при чем. Избыток усердия, азартная игра за счет головы Кирова - это объяснение более отвечает сути дела.
Когда подготовка террористического покушения, с ведома ГПУ, уже началась, задача Медведя и его сотрудников состояла вовсе не в том, чтоб арестовать заговорщиков, - это слишком просто; надо было найти подходящего консула, свести его с Николаевым, внушить Николаеву доверие к консулу и пр.; одновременно надо было подстроить связь между группой Зиновьева-Каменева и ленинградскими террористами. Это не простая работа. Она требует времени. А Николаев не стал ждать. Расхождение темпов работы Медведя и работы Николаева и привело к кровавой развязке.
Приговор трибунала прямо заявляет, что Медведь, Запорожец и др. "не приняли мер, чтобы во время вскрыть и прекратить" деятельность террористической группы, "хотя имели полную возможность сделать это". Нельзя выразиться яснее. Могли предупредить убийство, но не сделали этого. Почему же? По небрежности, отвечает трибунал. Кто этому поверит? Медведь и другие не могли принять мер пресечения, потому что не довели еще порученного им деликатного дела до конца: не добыли еще ни одной подходящей записочки от Зиновьева (недаром же первое правительственное сообщение жаловалось на недостаток доказательств в отношении группы Зиновьева-Каменева); не нашли еще необходимых агентов связи между Ленинградом и Москвой; не сумели еще исторгнуть у Николаева письмо для Троцкого. Словом, самое главное не было еще готово. А Николаев не захотел больше откладывать.
Медведь "знал", говорит нам трибунал. Мы в этом не сомневались. Через кого он знал? Через собственных агентов, участвовавших в подготовке покушения и в то же время наблюдавших за Николаевым. Что сталось с этими агентами? На процессе Медведя о них не сказано ни слова. Не удивительно! Их дело было разрешено заодно с делом Николаева: агенты ГПУ входят несомненно в число 14 расстрелянных заговорщиков. Одни пострадали за убийство, другие - за неудачное выполнение поручения.
Совершенно очевидно, однако, что Медведь не мог вести всю эту азартную игру за свой личный страх и риск. Не могло же участие иностранного консула в подготовке убийства Кирова оставаться секретом одного Медведя. Об деле столь исключительной важности Медведь не мог не докладывать ежедневно по телефону Ягоде, а Ягода - Сталину. Дело ведь шло о головах людей с мировыми именами. К тому же даже при самом "счастливом" исходе амальгама с консулом грозила дипломатическими неприятностями. Без прямого согласия Сталина - вернее всего, без его инициативы - ни Ягода, ни Медведь никогда не решились бы на такое рискованное предприятие.
Никто, надеемся, не возразит нам теперь но ведь сам Медведь признал обвинение "правильным". Еще бы! Что другое оставалось ему? Обвиняемые выбрали из двух зол меньшее. Не могли же они, в самом деле, заявить, что участвовали в преступной провокации с целью амальгамы по прямому поручению Ягоды: такое признание стоило бы им головы. Они предпочли быть обвиненными за "преступную небрежность". Это осторожнее. К тому же через несколько месяцев они могут снова понадобиться...
Все постепенно становится на свое место. Дело Медведя бросает яркий сноп света на дело Зиновьева-Каменева, на его место в стратегии Сталина. Представим на минуту, что пред населением СССР и всего мира прошли бы только два процесса: Николаева и Медведя, - незаконченная амальгама выступила бы на свет во всей своей обнаженности. Николаев с револьвером в кабинете Кирова: консул, выпрашивающий перед этим у Николаева письмо для Троцкого; наконец, Медведь, который все это знал заранее, но не принял нужных мер. Все слишком ясно: провокация бесстыдно выпирает наружу. Именно поэтому и нельзя было ставить дело Николаева и дело Медведя одно за другим. Надо было в промежутке оглушить страну сенсацией, отодвигающей в тень никому неизвестных Николаева и Медведя. Необходимо было отделить процессы действительных участников убийства - Николаева и Медведя - процессом старых революционеров, сподвижников Ленина, строителей партии, обвинив их в преступлении, к которому они - в отличие от Сталина, злонамеренно игравшего с огнем - не имели ни малейшего отношения. Дело Зиновьева есть грандиозная дымовая завеса для дела Сталина-Ягоды.
Первые правительственные сообщения и официальные статьи после ареста московской группы старых большевиков гласили, что Зиновьев-Каменев и их друзья поставили себе целью "восстановление капиталистического строя", и стремились вызвать иностранную "военную интервенцию" (через посредство... латышского консула!). Ни один серьезный человек не поверил этому, разумеется.
Лакеи Сталина, выступающие под именем "вождей" Коминтерна, не устают, однако, твердить, что Зиновьев, Каменев и др. "сами признали свои преступления". Какие? Подготовку реставрации капитализма? подготовку военной интервенции? подготовку убийства Кирова и Сталина? Нет, не совсем это. Под дулом револьвера они признали: 1) что очень критически относились к методам коллективизации; 2) не питали к Сталину-Кагановичу никаких симпатий; 3) не скрывали своих мыслей и чувств от своих ближайших друзей. Только! Все это было в 1932 году. За эти тяжкие преступления, главным образом, за отсутствие любви к Сталину, они и были в свое время исключены. После того они, однако, покаялись и были восстановлены в партии. Какое же преступление вменено им за время после покаяния? Из вороха пустых фраз и лакейских ругательств мы извлекли одно единственное конкретное указание: в декабре 1934 года Зиновьев говорил своим друзьям, что политика единого фронта ведется Коминтерном неправильно; что фактически инициатива передается в руки социал-демократии.
Самый факт, что такого рода критическая оценка новейшей политики Сталина-Бела Куна приводится на суде, как преступный акт и официально цитируется, как доказательство контрреволюционного заговора, показывает, до какого неслыханного унижения довел партию разнузданный произвол термидорианско-бонапартистской бюрократии!
Допустим, что критика Зиновьева неправильна. Признаем даже за лакеями право считать направленную против них критику "преступной". Но причем же тут все-таки "реставрация капитализма" и "военная интервенция"? Какая связь между требованием более революционной политики против буржуазии и программой восстановления буржуазного режима? Где тут здравый смысл? Он полностью погребен под чудовищными извержениями подлости!
Но что же сталось с консулом? Вот вопрос, на какой мы не слышим ответа. Консул Латвии дал 5.000 рублей на организацию убийства Кирова. Этот факт официально установлен судом. Что же дальше? Ко времени суда латвийский дипломат оказался в отпуску в Финляндии - не в ненавистном СССР, и не в родной Латвии, а в "нейтральной" Финляндии. Предусмотрительный консул, у которого должны быть предупредительные друзья! Ясно, во всяком случае, что консул не по собственной инициативе и не на свой риск финансировал убийство Кирова. Маленькому чиновнику такие замыслы не по плечу. Если консул не был агентом ГПУ, как хотят нас уверить лакеи Сталина, то он мог действовать только по поручению какого-либо иностранного правительства, латышского или германского (как намекала сталинская печать). Почему же не вывести преступную банду на чистую воду? Почему бы, например, по примеру Югославии не поставить вопрос о террористических преступлениях дипломатии на обсуждение Лиги Наций? Казалось бы, игра стоит свеч. Между тем Сталин не проявляет ни малейшего интереса к дипломату-террористу и его вдохновителям. По поводу так называемого "отозвания" консула не было даже правительственного сообщения! Простой переход к очередным делам.
У этой загадки есть другая сторона: почему молчит сам консул? Сейчас он вне СССР и может, казалось бы, раскрыть всю правду. Если он финансировал террор, значит он заклятый враг советов. Почему же он не обличает своих врагов? Потому что дипломат хорошо знает международную пословицу: обличение - серебро, а молчание - золото.
Революционный террор не нуждается в маскировке, ибо он находит непосредственное оправдание в сознании народных масс. Потребность в амальгамах возникает с того момента, когда бюрократия поднимается над революционным классом, как правящая каста, со своими особыми интересами, тайнами и махинациями. Борясь за свою власть и свои привилегии, бюрократия вынуждена обманывать народ. Самая необходимость прибегать к амальгамам беспощадно разоблачает и осуждает бюрократический режим.
Насколько я могу судить издалека, в качестве изолированного наблюдателя, стратегия, развернутая вокруг трупа Кирова, не принесла Сталину больших лавров. Но именно поэтому он не может ни остановиться, ни отступить. Сталину необходимо прикрыть сорвавшиеся амальгамы новыми, более широкого масштаба и... более успешными. Нужно встретить их во всеоружии! Борьба против диких расправ над марксистской оппозицией в СССР неотделима от борьбы за освобождение мирового пролетарского авангарда от растлевающего влияния сталинских агентов и сталинских методов. Ни один честный пролетарский революционер не смеет молчать. Из всех политических фигур самой презренной является фигура Понтия Пилата.
Л. Т.
26 января 1935 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 42.