Успехи промышленного развития СССР имеют мировое историческое значение. Ничего, кроме презрения, не вызывают социал-демократы, которые не пытаются даже оценить те темпы, до которых оказывается способным подниматься советское хозяйство. Эти темпы не являются ни устойчивыми, ни обеспеченными. Об этом мы скажем дальше. Но они дают опытное доказательство тех неизмеримых возможностей, которые заложены в социалистических методах хозяйства.
Если бы в 1918 году социал-демократия в Германии использовала врученную ей революцией власть для социалистического переворота, - у нее была для этого полная возможность, - не трудно, на основании опыта Советской России, понять, какой экономической мощью обладал бы сегодня социалистический массив Центральной Европы, Восточной Европы и значительной части Азии. Все человечество выглядело бы иначе. Предательства германской социал-демократии человечество будет оплачивать дополнительными войнами и революциями. Большего преступления вообще не было в истории. Однако, не этот вопрос служит сейчас предметом нашего рассмотрения.
Априорная оценка возможностей социалистической индустриализации была кратко проанализирована нами в начале 1925 года, т. е. еще до конца восстановительного периода, в книжке "К капитализму или к социализму?". Мы доказывали тогда, что и после исчерпания всего унаследованного от буржуазии оборудования, т. е. после перехода к самостоятельному расширенному воспроизводству на основе социалистических накоплений, советская промышленность сможет давать коэффициенты роста, совершенно недоступные капитализму. Со всей осторожностью мы намечали 15-20% годового роста. Филистеры, типа Сталина и Молотова, глумились над этими гипотетическими цифрами, как над мечтаниями о "сверхиндустриализации". Действительность оставила наши расчеты далеко позади. Но после этого произошло то, что и раньше случалось не раз. Потрясенные фактом эмпирики решили, что отныне все возможно и все осуществимо. Крохоборы стали фантастами.
В течение последних месяцев окончательно определилось, что сталинская фракция и во внутренних хозяйственных вопросах СССР, как и в политике Коминтерна, превратила свой левый зигзаг в ультралевый курс*1. Последний является и отрицанием и авантюристским дополнением того оппортунистического курса, который господствовал в 1923, особенно же ярко с 1926 до 1928 г., причем сегодняшний курс представляет отнюдь не меньшую, в некоторых отношениях более острую опасность, чем вчерашний.
/*1 Мы с полным удовлетворением констатируем, что наши единомышленники в СССР отнюдь не дали себя увлечь сталинской "ультралевизной", которую правые, меньшевики и либералы, выдают за осуществляемый будто бы Сталиным "троцкизм". Мы успели за последние месяцы обменяться несколькими десятками писем с нашими друзьями в разных концах СССР и с несомненностью установили единодушие в оценке нового курса. Некоторые из полученных нами писем печатаются в выдержках в настоящем номере. - Редакция Бюллетеня.
Ультралевизна в хозяйственной политике СССР развертывается сейчас по двум главным направлениям: индустриализации и коллективизации.
С начала 1923 г. оппозиция требовала ускоренного темпа индустриализации, обосновывая свое требование учетом не только потребностей, но и реальных экономических возможностей.
Господствующая фракция (Зиновьев - Сталин - Бухарин, затем Сталин и Бухарин без Зиновьева), обвиняла оппозицию в стремлении, во имя сверхиндустриализации, "ограбить крестьянина", и тем разорвать экономическую и политическую связь между городом и деревней.
Опыт показал, что оппозиция была права. Оппортунистическое руководство систематически недооценивало ресурсы национализированной промышленности. Реальное развитие промышленности, подстегиваемое рынком и - оппозицией, из года в год оставляло далеко позади официальные планы.
Борьба между центристским руководством и оппозицией приняла особенно острый характер как раз к тому моменту, когда правота оппозиции подтвердилась по всей линии. Руководство оказалось вынужденным на протяжении нескольких месяцев отказаться от старой минималистской пятилетки, осмеянной в платформе оппозиции, и заменить ее новой, несравненно более смелой. Так как первый год подтвердил осуществимость намеченного темпа, по-видимому, неожиданно для самого руководства, то последнее разом похерило свои крохоборческие сомнения и ударилось в противоположную крайность. Теперь лозунг один: без оглядки вперед! План пересматривается непрерывно в сторону увеличения. От пассивного поссибилизма оппортунисты перешли к необузданному субъективному. Ссылка хозяйственника или рабочего на объективные препятствия - плохое оборудование, недостаток сырья или его плохое качество - приравнивается к измене революции. Сверху требуются: размах, ударность, наступление! Все остальное - от лукавого.
Первая четверть текущего хозяйственного года, второго года пятилетки (октябрь - февраль) - несмотря на крупнейшее продвижение вперед: около 26% роста по сравнению с первым кварталом предшествующего года, - дала все же крупную осечку. Впервые за время эпигонского руководства промышленность отстала от намеченного плана. Особенно сильно отстала тяжелая промышленность. Неблагополучно с себестоимостью. Чтобы уменьшить или замаскировать отставание, заводы прибегают к ухудшению качества. Угрожающе повысился брак. Центральный комитет ответил категорическим требованием не только выполнить программу, но и "перевыполнить" (т. е. превысить) ее.
Объективные данные начинают все убедительнее свидетельствовать о том, что, как можно было предвидеть и теоретически, разгон взят не по силам. Индустриализация все больше держится на административном кнуте. Оборудование и рабочая сила форсируются. Несоответствия между разными областями промышленности накопляются. Отставание уже в следующих кварталах может оказаться более грозным, чем в первом. Правительство, с своей стороны, видит себя вынужденным заделывать открывающиеся производственные щели новыми бюджетными или кредитными ассигнованиями. Это ведет к бумажно-денежной инфляции, которая становится, в свою очередь, источником искусственного повышения товарного спроса и, следовательно, толкает дальше отдельные отрасли промышленности к превышению плановых расчетов и накоплению новых диспропорций.
Советское хозяйство зависит от мирового. Эта зависимость выражается через экспорт и импорт. Внешняя торговля есть самое узкое место во всей системе советского хозяйства. Затруднения внешней торговли являются в основе затруднениями нашей отсталости. Сейчас к этому присоединяется важное обстоятельство конъюнктурного характера. Кризисные явления мирового хозяйства уже сказываются на советском вывозе через уменьшение спроса и снижение цен на экспортируемые нами товары. Если мировой торгово-промышленный кризис углубится и затянется, то дальнейшее сужение и без того недостаточного экспорта ударит по импорту, т. е. по ввозу машин и важнейших видов технического сырья. Эта опасность не зависит, конечно, от воли советского руководства. Но руководство может и должно учесть ее. Азартный разгон индустриализации, несогласованный в разных отраслях, явно рискует через внешнюю торговлю натолкнуться на мировой кризис: ввоз необходимых средств производства окажется урезан, и в пятилетку клином войдет новый фактор дезорганизации.
Правда, торгово-промышленный кризис в Америке и Европе может на следующей стадии открыть для Советского Союза возможность товарно-промышленного кредита. Но и этот нож имеет два острия. При правильном ритме хозяйственного развития иностранные кредиты способны облегчить и ускорить процесс индустриализации. При накопленных противоречиях они могут лишь отсрочить кризис, придав ему затем двойную силу.
Однако, об опасностях, идущих от мирового хозяйства, мы упоминаем пока только мимоходом и гипотетически. Центр тяжести сегодня, разумеется, не в них. Неизмеримо непосредственнее и глубже те опасности, которые сосредоточиваются по важнейшей линии советского режима: по линии взаимоотношений города и деревни.
Оппозиция требовала в течение нескольких последних лет более решительного обложения верхних слоев деревни в интересах промышленного развития. Официальное руководство отрицало наличность кулацких накоплений и обвиняло оппозицию в стремлении "ограбить крестьянина". Кулак тем временем вырос в серьезную величину, повел за собой середняка и подверг промышленность и города голодной блокаде. Высшая демонстрация силы кулака совпала как раз с полицейским разгромом оппозиции (начало 1928 года). Бюрократии пришлось круто менять политику. Объявлен был крестовый поход против кулака. Те меры, какие накануне предлагала оппозиция для ограничения эксплуататорских тенденций, оказались сразу превзойденными, когда началась борьба с кулаком за хлеб.
Кулак не отделен, однако, от середняка какой либо непроницаемой переборкой. В обстановке товарного хозяйства среднее крестьянство автоматически выделяет из себя кулаков. Град административных ударов по кулаку, несогласованных и панических - и не только по кулаку - преградил верхнему слою середняков дальнейший путь развития. Обозначилась так называемая размолвка с деревней. Крестьянство, которое, после всего опыта революции, не легко становится на путь гражданской войны, стало метаться в поисках других путей. Так возникла "сплошная коллективизация".
Советская власть, в полном соответствии со своими основными целями, покровительствует кооперации, торговой и производственной. До самого последнего времени, однако, производственная кооперация в деревне (колхозы) занимала очень небольшое место в сельском хозяйстве. Всего лишь два года тому назад нынешний народный комиссар земледелия Яковлев писал, что колхозы, вследствие технической и культурной отсталости и раздробленности нашего крестьянства, еще в течении долгого ряда лет будут "только островками в море крестьянских хозяйств". Между тем, за самый последний период коллективизация приняла, совершенно неожиданно для руководства, грандиозный размах. Достаточно сказать, что по плану, коллективное хозяйство должно было охватить к концу пятилетия около 20% крестьянских хозяйств. Между тем коллективизация захватила уже сейчас, т. е. в начале второго года, более 40%. При сохранении этого темпа колхозы охватят все крестьянство в течении ближайшего года - двух. Казалось бы, гигантский успех? На самом деле - гигантская опасность.
Производственная коллективизация земледелия предполагает определенную техническую основу. Коллективное хозяйство есть прежде всего крупное хозяйство. Рациональные размеры хозяйства определяются, однако, характером применяемых им средств и методов производства. Из крестьянских сох и крестьянских кляч, хотя бы и объединенных, нельзя создать крупного сельского хозяйства, как из суммы рыбачьих лодок нельзя сделать парохода. Коллективизация сельского хозяйства может быть только результатом его механизации. Отсюда вытекает, что общий объем индустриализации страны предопределяет допустимый размах коллективизации сельского хозяйства.
На деле эти два процесса оказались, однако, в настоящее время, совершенно разорваны. Как ни быстро идет развитие советской индустрии, но она все же является и долго еще останется чрезвычайно отсталой. Высокие коэффициенты роста исчисляются по отношению к низкому общему уровню. Не нужно ни на минуту забывать, что промышленность, даже при выполнении намеченных планов, может обслужить тракторами и необходимыми машинами к концу пятилетия в лучшем случае 20 - 25% крестьянских хозяйств. Это и есть реальные рамки коллективизации. Доколе СССР остается изолированным, индустриализация (механизация, электрификация и пр.) сельского хозяйства могут мыслиться только в перспективе последовательного ряда пятилетних планов. Так и нынешние руководители глядели на дело до вчерашнего дня. Сегодня же оказывается, что коллективизация уже произошла чуть ли не на-половину, а в ряде важнейших сельскохозяйственных районов она будет завершена на 100% в течение ближайшего года.
Совершенно очевидно, что нынешний темп коллективизации определяется не производственными факторами, а административными. Крутой, по существу панический поворот политики по отношению не только к кулаку, но и к середняку, привел в течении последнего года к почти полной ликвидации НЭПа. Крестьянин есть мелкий товаропроизводитель и, как таковой, не может жить без рынка. Ликвидация НЭПа поставила середняка - товаропроизводителя перед выбором: либо вернуться к натуральному потребительскому хозяйству, т. е. вымиранию, либо начать гражданскую войну за рынок, либо попытать счастья на новом пути в коллективном хозяйстве.
На пути коллективизации крестьянина ждут не преследования, а преимущества: облегчение налога, льготное снабжение инвентарем, кредит и проч. Если крестьянство валит сейчас сплошь в колхозы, то не потому, что колхозы успели обнаружить перед крестьянством свою выгодность на деле, и не потому, что государство успело доказать крестьянину (или хотя бы самому себе), что оно имеет возможность перестроить уже в ближайшее время крестьянское хозяйство на коллективных началах, а потому, что после ряда лет "либеральной" сталинско-устряловской политики, крестьяне, т. е. прежде всего, их верхние слои, настроившиеся на фермерско-капиталистический лад, внезапно уперлись в тупик. Ворота рынка оказались на замке. Потоптавшись перед ними в испуге, крестьянство шарахнулось в единственно открытые ворота - коллективизации.
Само руководство оказалось не менее поражено внезапным наплывом крестьян в колхозы, чем крестьяне - внезапной ликвидацией НЭПа. Но оправившись от изумления, руководство создало новую теорию: социалистическое строительство вступает в свою "третью" стадию; в рынке больше надобности нет; кулак ликвидируется в течении ближайших лет, как класс.
В сущности, это не новая теория. Это есть старая теория социализма в отдельной стране, только переключенная на "третью скорость". Раньше нас учили, что социализм будет строиться в отсталой России, "черепашьим шагом", причем, кулак, будет безболезненно врастать в социализм. Теперь черепаший темп заменен почти авиационным. Кулак не врастает более в социализм, - при таком темпе не врастешь! - а просто ликвидируется в порядке управления.
Ликвидация кулака, если понимать ее всерьез, есть несомненно ликвидация последнего капиталистического класса. Без кулацкой базы посредник, спекулянт, городской нэпман экономически жить не могут, тем более, что официальная программа ликвидации кулачества, как класса, охватывает и городскую мелкую буржуазию. Поголовное включение крестьянства в социалистическое хозяйство, с дополняющей его ликвидацией кулака, означает превращение Советского Союза в бесклассовое общество на протяжении ближайших двух-трех лет. В обществе, где нет классов, не нужна более и правительственная власть, тем более в такой концентрированной форме, как диктатура. Не мудрено, если некоторые из молодых теоретиков нового курса высказались за ликвидацию советов, по крайней мере, в деревне, с заменой их чисто производственными органами, именно колхозной администрацией. Этих "теоретиков", однако, сверху одернули, заявив твердо, что диктатура еще надолго нужна. Но зачем и для чего она нужна будет после предстоящей через год-два полной ликвидации кулачества, руководители так и не объяснили. И не случайно, ибо иначе им пришлось бы самим признать, что программа скоропостижной ликвидации кулачества, при помощи коллективизации крестьянских телег, сох и кляч, есть бюрократический авантюризм, сдобренный теоретическим шарлатанством.
На практике ликвидация кулачества привела к чисто административным методам раскулачивания: конфискация имущества, отнятие земельного участка и, наконец, высылка. Политика эта ведется так, как если бы кулак представлял совершенно инородное тело по отношению к деревне, нечто вроде пришедшего извне печенега или половца. На самом деле кулак представляет только одну из стадий развития середняка. Ликвидировать каждого отдельного кулака можно, разумеется, при помощи двух милиционеров (хорошо вооруженных). Воспрепятствовать же возрождению кулака, хотя бы и внутри колхоза, гораздо труднее. Для этого нужна индустриальная и культурная революция.
Колхозы в СССР существуют троякого рода в зависимости, главным образом, от степени обобществления их производственных средств: товарищества, артели и коммуны. В товариществах коллективная обработка земли ведется при помощи частного инвентаря: обобществлен труд, но не средства производства. В артелях обобществлены некоторые, наиболее дорогостоящие средства производства. Наконец, в коммунах все средства производства составляют коллективную собственность. В соответствии с формами собственности на средства производства находятся и способы расчета между членами внутри колхозов разного типа: от товарно-денежного до близкого к коммунистическому.
Эти три типа колхозов характеризуют, вместе с тем, три стадии процесса коллективизации. Высший тип показывает низшему его завтрашний день.
Переход от одной стадии к другой - объем этого перехода и темп его, - определяется в основе производственно-техническими условиями. Совершенно ясно, поэтому, что, чем более широкий размах принимает в данный момент коллективизация, тем более примитивную форму она должна принять, а значит, и тем более широкие щели открыть для капиталистических тенденций. Но последняя директива Центрального Комитета требует возможно полного обобществления всех средств производства с самого начала. Другими словами, сплошная коллективизация, опирающаяся преимущественно на крестьянский инвентарь, должна совершаться в формах, располагающихся между артелями и коммунами. Противоречие бьет в глаза: чем шире размах вынужденной коллективизации чем ниже, следовательно ее техническая база тем более высокий социальный тип пытается навязать ей бюрократически-утопическое руководство.
Вопрос о внутренних взаимоотношениях в колхозах совершенно не подвергается при этом рассмотрению в печати. Чтобы обойти решающий социальный вопрос о методах распределения доходов, руководители и исполнители заменяют марксистский анализ невыносимой агитаторской трескотней.
Разумеется, если бы государственная промышленность могла подвести под колхозы общественные средства производства, то это скоро ликвидировало бы разницу между колхозами и совхозами, превратило бы крестьян в социалистических рабочих на государственных пшеничных фабриках и раз на всегда вырвало бы почву из-под ног кулака. Но от такого режима нас пока еще отделяют многие годы. Подавляющее большинство колхозов должно будет в течение ряда лет опираться на скот и орудия самих же крестьян. Допустим на минуту, что и при этом условии коллективизация даст такие серьезные и явные выгоды, которые, смогут преодолеть индивидуалистические тенденции крестьян. Но немедленно же встанет новое затруднение, не административного, а социального порядка, т. е. коренящееся не в методах управления колхозом, а в классовой природе мелкого товаропроизводителя. Именно: как будет распределяться доход колхозов? Будет ли крестьянин, передавший колхозу двух лошадей, иметь право на дополнительную выручку по сравнению с бывшим батраком, который принес колхозу только две руки? Если процент на "капитал" не будет допущен, то никто не захочет передавать свое имущество даром. Тогда на государство ляжет непосильная задача: оборудовать заново колхозы необходимым инвентарем. Если же процент на "капитал" будет допущен, то внутри колхоза пойдет дифференциация. Если колхоз даст значительные выгоды по сравнению с раздробленным хозяйством, то дифференциация пойдет через колхозы быстрее, чем шла до сих пор.
Вопрос не исчерпывается, однако, инвентарем. Семья, в которой три работника, захочет получать больше чем семья, в которой всего один взрослый работник. Если колхоз захочет неизрасходованную часть заработка своих членов получать взаймы на инвентарь или оборотные средства, то он должен будет опять-таки оплачивать взносы своих членов процентами. Это снова открывает путь к дифференциации внутри колхоза, а стало быть, и к возможному превращению его в мелкобуржуазную кооперацию, большинство членов которой может оказаться на положении, близком к положению батраков, при сосредоточении руководства в руках зажиточной верхушки.
Такие явления наблюдались широко уже в прошлом, когда колхозы оставались редкими исключениями и строились на основе индивидуального отбора. Тем более неизбежны они при сплошной коллективизации, которая, при сохранении технической базы мелкого хозяйства, означает включение в рамки колхозов всех противоречий, свойственных товарному мелкому хозяйству, следовательно и неизбежное воспроизводство кулаков внутри колхозов.
Это значит, что на другой день после административной "ликвидации кулачества, как класса", т. е. после экспроприации и ссылки "именных" кулаков, сталинская бюрократия объявит внутренних колхозных кулаков прогрессивными или "цивилизованными кооператорами", облыжно сославшись, конечно, на формулу Ленина ("О кооперации"). Колхоз может стать, в таком случае, только новой формой социальной и политической маскировки кулака. Для руководства подобной маскировкой новый наркомзем Яковлев подходит, как нельзя лучше. Недаром же он в течение ряда лет занимался статистической эквилибристикой для доказательства того, что кулака выдумала оппозиция. Недаром он вчера еще, вместе со всеми другими чиновниками, объявлял контрреволюционным документом оппозиционную платформу, которая требовала ускорения коллективизации на базе планомерной индустриализации.
Крестьяне тем временем реагируют на противоречие между коллективистской формой и недостаточной технической базой авансом, распродавая направо и налево свой скот перед вступлением в колхоз. Официальная пресса полна тревожных сообщений относительно массового истребления рабочего скота и продажи его на убой. Руководство реагирует на это циркулярами, телеграммами и угрозами. Но этого явно недостаточно. Крестьянин не знает, будет ли ему засчитана его корова, его лошадь, и как они будут ему засчитаны. Он надеется на то, что колхоз получит от государства трактор. Во всяком случае он не видит основания отдавать коллективу свою корову даром. Крестьянин - все еще узкий реалист. Видя себя вынужденным идти в колхоз, он торопится получить приватные выгоды от ликвидации своего индивидуального хозяйства. Рабочий скот убывает. Между тем государство не имеет возможности заменить его механической силой или хотя бы только другим скотом, лучшего качества. Это готовит для колхозов исключительно острые затруднения уже на первых шагах их деятельности.
Нетрудно предвидеть, что после нынешнего необеспеченного наступления последует паническое отступление, стихийное внизу, якобы - "маневренное" наверху. Наспех сколоченные колхозы будут либо просто распадаться на свои составные элементы, либо начнут спускаться одной ступенью ниже, высвобождая в жестокой внутренней борьбе индивидуальные средства производства и открывая путь капиталистическим тенденциям. Непогрешимое руководство обвинит, разумеется, исполнителей в "троцкизме" и попытается вынуть из под подушки фермерски-капиталистические формулы Сталина 1924-25 годов... если, конечно, партия предоставит еще бюрократическим шатунам необходимое для этого время.
Нетрудно предвидеть, какой отклик найдет наш анализ со стороны официальных кругов. Чиновники скажут, что мы спекулируем на кризисе. Негодяи прибавят, что мы хотим падения советской власти. Ярославские пояснят, что мы пишем в интересах Чемберлена. Не исключено, что меньшевики или либералы выхватят десяток фраз в доказательство необходимости для России вернуться к капитализму. Чиновники коммунизма установят снова "солидарность" между оппозицией и меньшевиками. Так было уже не раз. Так будет еще раз. Это нас не остановит. Кляузы проходят, а факты остаются. Сталинская бюрократия, после ряда лет оппортунистической политики переживает период кратковременного, но острого бешенства ультралевизны. Теория и практика "третьего периода" несут одинаково опустошительные последствия и внутри СССР и за его пределами.
Скажут: оппозиция как будто меняется с аппаратом местами. Оппозиция обвиняет аппарат в сверхиндустриализации, а сама тянет вправо. Другие глубокомысленно прибавят: правое крыло, обвинявшее сталинцев в сверхиндустриализации и "троцкизме", капитулировало перед Сталиным, а левая оппозиция как будто перенимает точку зрения правого крыла.
Все такие рассуждения, сближения, сопоставления, можно предвидеть заранее и даже заранее можно написать статьи и речи, которые будут на эту тему произнесены. Не очень трудно, однако, вскрыть легкомыслие этих рассуждений.
Оппозиция никогда не бралась "в кратчайший срок догнать и перегнать" капиталистический мир. Мы требовали ускорения индустриализации, потому что только таким путем можно обеспечить руководящую роль города по отношению к деревне и, следовательно, диктатуру пролетариата.
Мы оценивали возможность индустриализации неизмеримо шире и смелее, чем это делали бюрократы вплоть до 1928 года. Но мы никогда не считали ресурсы индустриализации безграничными, и темп ее - зависящим только от кнута бюрократии. Основным условием индустриализации мы всегда выдвигали систематическое улучшение положения рабочего класса. Коллективизацию мы всегда ставили в зависимость от индустриализации. Социалистическую перестройку крестьянских хозяйств мы мыслили не иначе, как в перспективе десятилетий. Мы никогда не закрывали глаз на внутренние противоречия социалистического строительства в отдельной стране. Ликвидировать противоречия деревни можно, только ликвидировав противоречия между городом и деревней, а это осуществимо лишь в рамках международной революции. Мы никогда, поэтому, не требовали ликвидации классов в рамках пятилетки Сталина - Кржижановского. Мы требовали ограничения эксплуататорских тенденций кулака и планомерного урезывания его накоплений в интересах индустриализации. Нас за это ссылали по 58 ст. уголовного уложения.
Марксистскую оппозицию громил блок правого крыла и центра. Они временно разошлись. Но они сейчас сошлись снова. У них общая основа: национал-социализм. Они сообща описали за этот год над нашей головой дугу в 180°. Проблему социалистической индустриализации они действительно все больше превращают в азартную бюрократическую сверхиндустриализацию. Они упраздняют НЭП, т. е. совершают то самое "преступление", в котором заведомо ложно обвиняли нас, и за которое наши друзья и сегодня заполняют тюрьмы и ссылки. Ограничение кулака они заменили административным раскулачиванием, которое они вчера злостно подкидывали нам, и от которого мы с чистой марксистской совестью открещивались. Правые, которые боялись самых необходимых шагов вперед, бросились теперь вместе с центристами очертя голову - "вперед". Блок восстановлен, только черепаший темп заменен аэропланным.
Сколько месяцев еще будет нынешнее руководство подхлестывать партию на путях ультралевизны? Мы думаем, что не долго. Чем более неистовый характер имеет нынешний курс, тем острее и скорее вскроются его противоречия. Тогда, после уже оставленных позади 180° руководство опишет еще дополнительную дугу, приблизившись по окружности к точке отправления с другого конца. "Так было, так будет".
Вопросы, кратко намеченные в этих строках, составляют предмет обширной работы, которую мы рассчитываем выпустить в течении ближайших недель. Наше изложение сохраняет здесь поэтому конспективный характер. Столь же конспективно отвечаем мы на вопрос, что делать.
Промышленность мчится к кризису прежде всего по причине чудовищно-бюрократических методов составления плана. Пятилетка может быть построена с соблюдением необходимых пропорций и гарантий, только при условии свободного обсуждения темпов и сроков, при участии в обсуждении всех заинтересованных сил промышленности и рабочего класса, всех его организаций и, прежде всего, самой партии, при свободной проверке всего опыта советского хозяйства за последний период и в том числе чудовищных ошибок руководства. Важнейшим элементом плана является вопрос о том, что рабочие и крестьяне хотят и могут потребить сейчас, а что они могут сберечь и накопить. Вопрос о темпе индустриализации не есть вопрос бюрократического обсуждения, а есть вопрос жизни и культуры масс.
План социалистического строительства не может быть поэтому дан в порядке априорной канцелярской директивы. Он должен вырабатываться и исправляться в том же порядке, в каком только и может осуществляться само социалистическое строительство, т. е. в порядке развернутой и широкой советской демократии. Решение вопроса о том, например, какое место должна занять химическая промышленность в плане ближайших лет может быть подготовлено лишь путем открытой борьбы разных хозяйственных группировок и разных отраслей промышленности за долю химии в народном хозяйстве. Советская демократия не есть требование отвлеченной политики, еще менее - морали. Она стала делом хозяйственной необходимости.
Первым условием социалистических успехов является для нас сохранение, вернее, спасение партии. Без этого основного исторического орудия пролетариат бессилен. Сталинская бюрократия тем временем добивает партию. Сплошную коллективизацию в деревне он дополняет сплошным включением в партию заводов и цехов. Авангард растворяется в классе. Мысль и воля партии растоптаны. Бюрократия окончательно развязала себе руки. Руководство слепо и бесконтрольно. Партия не создаст дальновидного руководства до тех пор, пока не станет снова партией. Что для этого нужно? Отнять у узурпаторского аппарата узурпированную им у партии власть. Кто это может сделать? Пролетарское ядро партии, опираясь на рабочий класс.
Вторым условием является сохранение, вернее восстановление пролетарской диктатуры. Оно возможно лишь в том случае, если пролетариат из года в год констатирует улучшение своего материального и культурного уровня, рост своей роли в государстве и стране, и если одновременно сжимаются ножницы промышленных и сельскохозяйственных цен, давая крестьянству реальные выгоды от Октябрьской революции.
Темп индустриализации должен обеспечить не построение национального социализма, а укрепление базы под пролетарской диктатурой и улучшение положения рабочих масс города и деревни. Это вполне реалистическая задача. Она требует сочетания мужества с осторожностью. Она исключает, как крохоборческую медлительность, так и авантюризм, не оглядывающийся по сторонам.
Нелепо было бы претендовать на то, что у оппозиции есть готовый априорный план безболезненного выхода из новых опасностей, созданных переплетом авантюризма с оппортунизмом. Обладание самым идеальным маршрутом для автомобильной колонны не даст непосредственных спасительных решений, если колонна успела далеко свернуть с пути и увязнуть по ступицы в болоте. Здесь нужна целая система мероприятий ad hoc, чтоб вернуть колонну на правильную дорогу. Можно сказать одно: даже самый лучший шофер, оставаясь у руля, этой задачи не разрешит. Нужны коллективные усилия партии и класса, подмога снизу, что предполагает право и возможность коллективной творческой инициативы.
Сейчас властно и неотложно навязывается во всяком случае одна мера: жесточайшая финансовая дисциплина. Нужно как можно туже затянуть шнурки государственного кошелька, и по линии бюджета, и по линии кредита. Нет никакого сомнения в том, что эта мера окажется чрезвычайно болезненной уже сейчас, так как неизбежно остановит на полдороги целый ряд начинаний и предприятий. Но эта мера необходима. Финансовая дисциплина должна стать первым шагом общей хозяйственной дисциплины. Если не преградить сейчас дорогу раздутым и непосильным начинаниям, если не ввести темпы в пределы реальности, то инфляция может придать им в дальнейшем гибельный размах и привести к последствиям, от которых пострадает не только фальшивая репутация невежественного руководства, целиком основанная на моральной инфляции, но и реальные ценности неизмеримо большего значения, - пострадает Октябрьская революция.
Еще и еще раз мы решительно отказываемся от задачи построить "в кратчайший срок" национальное социалистическое общество. Коллективизацию, как и индустриализацию мы связываем неразрывной связью с проблемами мировой революции. Вопросы нашего хозяйства решаются в конечном счете на международной арене. Нужно возродить Коминтерн. Нужно пересмотреть революционную стратегию послеленинского времени и осудить ее во всех ее трех периодах: зиновьевском, бухаринско-сталинском и сталинско-молотовском. Нужно ликвидировать нынешнее руководство, ибо именно в области международных вопросов сталинская фракция достигает таких пределов теоретического цинизма и практической разнузданности, которые грозят пролетарскому авангарду неисчислимыми бедствиями. Отказ от теории национал-социализма и от практики бюрократического авантюризма является элементарной предпосылкой возрождения Коммунистического Интернационала.
Л. Троцкий.
13 февраля 1930 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 9.