Действительная демократия в обстановке абсолютизма может быть только революционной демократией. Партия, которая принципиально стоит за мирные средства, деятельность которой рассчитана на соглашение, а не на революцию, при политических условиях России не может быть демократической партией. Это непререкаемо ясно. Абсолютизм может пойти на соглашение, может сделать те или иные уступки, но целью этих уступок всегда будет не самоупразднение, а самосохранение. Этим предрешается политический объем уступок и демократическая ценность реформ.

Правительство может призвать представителей народа или его более сговорчивой части с тем расчетом, чтоб превратить их в новую опору царского трона. Демократия, если она только не лжет своим именем, требует неограниченного народоправства. Она противопоставляет суверенную волю народа суверенной воле монарха. Она противопоставляет коллективное "я" народа индивидуальному "я" божьей милостью.

Но, противопоставляя волю народа воле монарха, демократия, если она верит в свою программу, должна понять, что ее задача: противопоставить силу народа силе монарха. А такое противопоставление и есть революция. Имея пред собою борющийся за свое существование абсолютизм, демократия, если она верит в свою программу, может быть только революционной демократией. Кто ясно понимает эту простую и непререкаемую мысль, тот без труда сорвет с кого следует фальшивые эполеты демократизма, которыми - чем дальше, тем больше - украшают себя многие развращенные до мозга костей либеральные оппортунисты.

Всякая сделка между абсолютизмом и оппозицией может совершиться только за счет демократии. Иначе сделка не будет иметь смысла для абсолютизма. С решительной, верной себе демократией ему остается только бороться до конца. Но если так, то и демократии не остается ничего иного.

Это значит, что демократия, поворачивающаяся к революции спиной или поддерживающая иллюзии мирного обновления России, ослабляет свои собственные силы, подкапывается под свое собственное будущее. Такая демократия есть внутреннее противоречие. Антиреволюционная демократия не есть демократия.

"Освобождение", которое стоит в эти дни под знаком демократизма, уверяет, что, "благодаря решительности и мужеству земцев, путь мирного конституционного преобразования еще не закрыт для правительства. Стать твердо и решительно на этот путь будет актом элементарной государственной мудрости"*50. (N 60, стр. 183.)

Редактор-издатель газеты "Сын Отечества" патетически восклицает: "Как сын своего века, я не разделяю суеверий прежних веков и глубоко верю в то, что новый храм богу свободы, истины и права будет заложен у нас без искупительных жертв...

"Я глубоко верю, что... не сегодня - завтра мы услышим мирный удар молота по первому камню, и сотни трудолюбивых каменщиков, созванных в Петроград, соберутся сюда для постройки новых храмин".

Так мыслят многие наивные "сыны отечества", искренно мнящие себя демократами. Революция для них - "суеверие прежних веков". В белых фартуках и в благочестивом настроении приступают они к созиданию храма так называемому богу свободы, истины и права. Они "верят". Они верят в возможность обойтись без искупительных жертв и сохранить незапятнанными свои белые фартуки. Они верят "в возможность мирного перехода к плодотворной работе, потому что и в высшие сферы должно, наконец, проникнуть сознание неизбежности коренных перемен". ("Сын Отечества", N 9.) Они "верят", эти мягкотелые "демократы" Петрограда, и они патетически излагают свою веру, доколе просветленный их пропагандой представитель "высших сфер" не прекратит их идеалистического жужжания. Но и после того они свято хранят свое единственное политическое достояние - веру в просветление начальства... "Путь мирного конституционного преобразования, - уверяет "Освобождение", - еще не закрыт для правительства. Стать твердо и решительно на этот путь будет актом элементарной государственной мудрости".

Г. Струве доказывает абсолютизму, что для него, для абсолютизма, конституционная реформа является делом политической выгоды. Какое заключение следует сделать из этих слов? Одно из двух:

Либо "мирное конституционное преобразование", о котором говорит г. Струве, заставит абсолютизм поступиться лишь частью своих прерогатив и упрочить свои позиции, превратив либеральные верхи в опору полуконституционного трона. Политически выгодным для правительства было бы лишь такое мирное преобразование, которое прикрыло бы обнаженный абсолютизм, страдающий от собственной обнаженности, декорациями "правового порядка", превратило бы его в Scheinkonstituti n lismus, в призрачный конституционализм, более опасный для демократического развития, чем сам абсолютизм. Такая сделка - почву для которой создает бесхарактерное поведение земств - была бы действительно в интересах абсолютизма. Но такого рода "мирное преобразование" совершилось бы исключительно путем предательства политических интересов народа и, значит, дела демократии. Этого ли исхода ищет "демократ" Струве? Не этого?

Но в таком случае, говоря об "акте элементарной государственной мудрости", г. Струве просто-напросто надеется вовлечь абсолютизм в невыгодную сделку. Он пытается "заговорить" врага. Убедить самодержавие, что его ждет обновление и возрождение после демократической купели. Уверить правительство, что нет ничего выгоднее, как покончить с собой во славу демократии. Убедить волка, что с его стороны актом элементарной зоологической мудрости будет дарование Habeas corpus act'a жалобно мычащим демократическим телятам. Какая глубокая политика! Какой гениальный стратегический план!

Либо предать дело демократии ради мнимо-конституционной сделки, либо обманными речами завлечь абсолютизм на путь демократии.

Тщетные, жалкие, смешные, ничтожные планы! Рабья политика!

Но ничего более достойного наша quasi-демократия не сможет предложить, доколе она будет цепляться за призрак мирного конституционного преобразования, доколе к революции она будет относиться, как к суеверию прежних веков...

Если она не пойдет дальше, дальнейшее революционное развитие отбросит ее назад: оно заставит ее отказаться от демократических суеверий и, в хвосте земских либералов, вступить на путь мирного конституционного предательства элементарнейших народных интересов.

"Московские Ведомости" резко и отчетливо ставят вопрос, когда пишут, что "в составе населения России нет политической партии, достаточно сильной, чтобы принудить правительство к опасным для ее (читай: его) целости и могущества политическим реформам". Реакционная газета берет вопрос, как он есть, т.-е. как вопрос силы. Точно так же должна взять этот вопрос и печать демократическая. Пора перестать видеть в абсолютизме политического собеседника, которого можно просветить, убедить, или, на худой конец, заговорить, umlugen, залгать. Абсолютизм нельзя убедить, его можно победить. Но для этого нужна не сила логики, а логика силы. Демократия должна накоплять силу, т.-е. мобилизовать революционные ряды. А эту работу можно выполнять, разрушая либеральные суеверия на счет мирных путей конституционного развития и отрадных перспектив правительственного просветления.

"Актом элементарной государственной мудрости" для каждого демократа должно явиться признание, что выражать надежду на демократическую инициативу со стороны абсолютизма, знающего только один интерес: самосохранение - значит поддерживать веру в будущее абсолютизма, значит создавать вокруг него атмосферу нерешительного выжидания, значит упрочать его позиции, значит предавать дело свободы.

Ясно это сказать значит, вместе с тем, сказать и другое: не соглашение, не сделка, а торжественное провозглашение народной воли, т.-е. революция.

Российская демократия может быть только революционной, иначе она не будет демократией.

Она может быть только революционной, так как в нашем обществе и государстве нет таких официальных организаций, от которых будущая демократическая Россия могла бы повести свою родословную. У нас, с одной стороны, имеется монархия, опирающаяся на колоссальный разветвленный бюрократический аппарат, с другой стороны, так называемые органы общественного самоуправления: земства и думы. Либералы и строят будущую Россию, исходя из этих двух исторических учреждений. Конституционная Россия должна, на их взгляд, возникнуть, как легальный продукт легального соглашения легальных контрагентов: абсолютизма и думско-земских представителей. Их тактика есть тактика компромисса. Они хотят перенести в новую или, вернее, обновленную Россию две легальные традиции русской истории: монархию и земство.

Демократия лишена возможности опираться на национальные традиции. Демократическая Россия не может быть простым детищем высочайшего соизволения. Но она не может опереться и на земства, так как земства построены не на демократическом принципе, а на начале сословного и имущественного ценза. Демократия, если она не лжет своим именем, если она действительно является партией народного верховенства, не может ни на минуту признать за земством право говорить именем России. Всякую попытку со стороны земств и дум вступить с абсолютизмом в соглашение от имени народа демократия должна клеймить, как узурпацию народного суверенитета, как политическое самозванство.

Но если не абсолютизм и не дворянское земство, то кто же? Народ! Но народ не имеет никаких легальных форм для выражения своей суверенной воли. Создать их он может только революционным путем. Апелляция к Всенародному Учредительному Собранию есть разрыв со всей официальной традицией русской истории. Вызывая на историческую сцену суверенный народ, демократия врезывается в легальную русскую историю клином революции.

У нас нет демократических традиций, их нужно создать. Сделать это способна только революция. Партия демократии не может не быть партией революции. Эта идея должна проникнуть во всеобщее сознание, она должна наполнять нашу политическую атмосферу, самое слово демократия должно быть пропитано содержанием революции, так чтоб при одном прикосновении оно жестоко обжигало пальцы либеральных оппортунистов, которые стараются уверить своих друзей и врагов, что они стали демократами с тех пор, как назвались этим именем.
 

"Мирное" сотрудничество с земством или революционное сотрудничество с массой? Этот вопрос демократия должна решить для себя, - мы ее заставим решить этот вопрос, так как будем его ставить пред нею не только в общей форме, не только в литературе, но самым конкретным образом, в каждом живом политическом действии.

Конечно, демократия хочет союза с массой и тянется к ней. Но она боится порвать со своими влиятельными союзниками и мечтает о том, не сможет ли она сделаться связующим звеном между земством и массой.

В замечательно поучительной статье "Нашей Жизни" выдвигается та мысль, что для "безболезненного" осуществления демократической реформы "необходимо интеллигенции сейчас же, не теряя дорогого времени, прийти в тесное соприкосновение с широкими народными массами, войти с ними в непрерывное общение". Статья не отрицает, что часть интеллигенции и раньше стремилась к этому, - но она делала это, "исключительно напирая на классовые противоречия, существующие между народными массами и теми слоями общества, из которых до сих пор выходит и долго еще будет выходить большая часть русской интеллигенции"*... Теперь нужна другая работа. Нужно в человеке из "народа", прежде всего в крестьянине, пробудить "свободного гражданина, сознающего свои права и бесстрашно их отстаивающего". Для этой работы "нужно сотрудничество демократической интеллигенции с выборными представителями земства"! Другими словами: так называемая демократическая интеллигенция должна пробуждать свободных граждан не только без "исключительного напирания" на классовые противоречия внутри оппозиции, но и в "дружном сотрудничестве" с земской оппозицией. Это значит, что интеллигенция не только лишает себя возможности смело и решительно ставить вопросы аграрной реформы, - но и отказывает себе в праве революционно и демократически ставить конституционную проблему. Эта внутренне-противоречивая задача: пробуждать массы, тащась в хвосте у земцев, - не может создать для демократа достойной политической роли. В своей агитации демократия будет неизбежно лгать - не той смелой, на половину бессознательной ложью якобинской демагогии, которая в своем революционном самозабвении находит долю своего прощения, - а той скаредной либеральной ложью, которая опасливо озирается раскосыми глазами, обходит острые вопросы, как будто боится наступить на гвозди, говорит шепелявой скользящей речью, потому что всякое "да" и всякое "нет" как огнем обжигает ее уклончивый язык. Образцом ее будет лишь освобожденская прокламация о войне и конституции, которую мы в свое время разбирали в "Искре"*51. Прокламация эта написана для массы, старается говорить языком, понятным массе, и взывает к интересам массы.
/* "Наша Жизнь", N 28./

И что же говорят в ней освобожденцы народу? Они говорят ему, что война никому не нужна, что царь не хотел ее, что царь миролюбив. Они это доподлинно знают. Они говорят далее, что царя соблазнили дурные советники, не осведомляющие своего государя об истинных нуждах народа, ибо "иные из вельмож ведут государственные дела не по совести, а по корысти для своего кармана и для почестей, а иные из вельмож - глупы". Чтобы помочь делу, нужно созвать народных представителей. Царь от них будет узнавать правду, "как это было изредка в старину, когда русские цари жили в Москве". Управлять делами будут все сообща - государь, министры и собрание народных представителей.

Так строят свободную Россию демократы-"освобожденцы". Они берут под свою защиту царя и вместе с ним и монархию. В своей конституции они отводят царю красный угол. Они созывают собрание народных представителей не для выражения суверенной воли народа, а в помощь монарху. Партия "Освобождения", еще не побежденная в борьбе с монархией, еще не приступившая к этой борьбе, на глазах всего русского народа становится на колени пред носителем власти божьей милостью.

Таков ее либерализм!

Вокруг трона, за которым признается неприкосновенное право исторической традиции, должны расположиться народные представители. Но какой народ они будут представлять? Народ земств и дум? - за которыми ведь тоже неприкосновенное право исторической традиции... Будет ли представлен народ "без традиций", народ без сословных, имущественных и образовательных привилегий? Прокламация не дает на этот вопрос ответа. Она помнит, что задача "освобожденцев" не только пробуждать гражданина в человеке из народа, но и оставаться в добром согласии с привилегированными гражданами из земств. Обращаясь к народу с пропагандой конституции, "освобожденцы" ни словом не упоминают о всеобщем избирательном праве.

Таков их демократизм!

Они не смеют сказать: долой корону! - потому что у них нет отваги противопоставить принцип - принципу, республику - монархии. Еще до борьбы за новую Россию, они протягивают руки для соглашения с коронованным представителем старой России. Они опираются на пример сословно-совещательных Земских Соборов в прошлом, вместо того, чтобы взывать к торжественному провозглашению народной воли в будущем. Словом: они апеллируют к антиреволюционной традиции русской истории, вместо того, чтобы создать историческую традицию русской революции.

Такова их политическая отвага!

Итак, русское конституционное правительство составят: "государь (неизвестно, для чего нужный), министры (неизвестно, пред кем ответственные) и собрание народных представителей (неизвестно, какой "народ" представляющих).

Стоит организовать на этих началах государственную власть, и тогда - здесь начинается центральное место "освобожденского" vademecum'a*52 - и тогда все вопросы разрешатся сами собою, все невзгоды и беды русского народа снимет, как рукой. В тех странах, где народу удавалось добиться конституции, он, по словам прокламации, "везде устраивал себе правые суды, уравнивал подати и облегчал налоги, уничтожал взяточничество, открывал для детей своих училища и быстро богател... И если б и русский народ, - так пишут "освобожденцы", - потребовал себе (как?) и добился от царя (как?) конституции (какой?), то и он избавился бы от оскудения, разорения и всяких притеснений точно так же, как избавились от него и другие народы... Когда будет в России конституция, то народ через своих представителей, наверное, отменит паспорты, заведет хорошие суды и управление, упразднит самовластных чиновников, в роде земских начальников, и в местных делах будет управляться своими свободно выбранными людьми, заведет множество школ, так что всякий сможет получить высшее образование, освободится от всякой тесноты, наказаний розгами (после получения "высшего образования"?) и заживет в довольстве. Словом, при конституции, то есть при управлении страною царя (а без царя?) вместе с собранием народных представителей, народ будет свободен и добьется настоящей, хорошей жизни".

Так пишут "демократы", осуждающие "исключительное напирание на классовые противоречия"!

Конституционное ограничение царской власти не только спасет от розги и нагайки, но и обеспечит от бедности, лишений, экономического гнета и даст возможность "быстро богатеть", - вот мысль, которую они хотят внушить народу. Присоединить к царю Земский Собор*53, - и нет вопросов нищеты, гнета, безработицы, проституции и невежества. Так говорят "освобожденцы". Но говорить так - значит явно и беззастенчиво издеваться над всей социальной действительностью, называть черное белым, горькое - сладким, значит закрывать глаза - себе и другим - на опыт всей той истории, которую буржуазная Европа проделала в течение последнего столетия, значит попирать кричащие факты, игнорировать все, что образованный человек может узнать из любой европейской газеты, - значит спекулировать единственно на невежество русской народной массы, на египетскую тьму полицейского государства, да на низкий уровень политической морали в рядах собственной партии. Это значит заменять обращение - извращением, агитацию - ложью, политическую конкуренцию - недобросовестной спекуляцией. Это значит уверенно идти к превращению собственной партии, которая идеологически является представительницей "народа", в простую клику, сознательно эксплуатирующую темноту народа. Мы говорим это со всей энергией, и наши слова должен услышать не только каждый революционный пролетарий, но и каждый русский "демократ".

Прокламацию писали образованные люди. Они знают, что ничего из того, о чем они говорят народу, на самом деле, нет. Они знают, что и после того, как царь решится опереться на Земский Собор, порядок на Руси останется буржуазный. Они знают, отлично знают, что конституция не спасает маленького собственника от пролетаризации, не дает работы, не охраняет рабочего ни от нищеты, ни от развращения. Они знают, что высшее образование доступно не всем, что оно есть монополия имущих. Они все это знают, - читали, видели, сами говорили и писали, - знают и не могут не знать. - Вы, например, г. Струве, вы, который одобряете "этот простой по форме и вразумительный по содержанию призыв", ответьте прямо в "Освобождении": знаете вы все это или нет?* - Да, они знают это. Но, сверх того, они знают, что народ, к которому они обращаются, этого еще не знает. И они говорят народу то, чего нет, то, во что они сами не верят. Они лгут народу. Они обманывают народ.
/* Ответить прямо на этот вопрос мы приглашали г-на Струве еще в октябре прошлого года ("Искра", N 76). Пропитанный нравственным идеализмом редактор "Освобождения" не ответил нам ни прямо, ни косвенно./

Неужели они не подумали, что у самого порога их встретит социал-демократия? Что она позаботится о том, чтобы свести их на очную ставку с исторической истиной? Неужели они не способны понять, что это ее право, ее обязанность? И они могли думать, что социал-демократия вступит с ними в соглашение, чтобы вместе с ними, на товарищеских началах, обманывать народ?!

Если б социал-демократия была только партией честного, решительного, последовательного, непримиримого демократизма, она и тогда не могла бы не выступить в полной обособленности и самостоятельности. Она и тогда не могла бы поставить свои действия в какую бы то ни было зависимость от действий или, вернее, бездействия той либеральной оппозиции, которая не смеет назвать то, к чему она стремится, и не знает какими средствами добиться того, что назвать она боится. Она и тогда не могла бы оказать никакого политического кредита той "демократии", которая боролась за демократические требования только в своих сновидениях, на деле же играла и играет роль адвоката, секретаря и рассыльного при цензовом либерализме.

В то время как ищущая во что бы то ни стало компромисса оппозиция, т.-е. анти-оппозиционная оппозиция, встречает бескорыстного слугу в лице антиреволюционной, а значит антидемократической демократии, в то время как с этой последней объединяются непролетарские и антипролетарские социалисты и, этим актом объединения с антидемократической демократией, обнаруживают истинную ценность не только своего социализма, но и своего демократизма, - да, - в это время единственной партией честного, решительного, последовательного, непримиримого демократизма является социал-демократия. И именно поэтому она вызывает прикрытую ханжеством ненависть всех тех "демократов", которым она самым фактом своего существования затрудняет ликвидацию последних остатков идеи "долга пред народом"...
 

Ненависть, прикрытая ханжеством, - таково отношение объединенной якобы-демократии к вашей партии, сознательные российские пролетарии! Вы должны себе отдать в этом ясный отчет.

И "Освобождение" и "Революционная Россия"*54 выступают против нашей непримиримости, против нашей "борьбы на два фронта". Все чаще и чаще посылает нам такие упреки легальная пресса. Демократия хочет, чтобы мы укротились и примирились. Она же в свою очередь великодушно готова примириться с нами, если только мы, покинув строптивость, начнем петь ей в унисон, в то время как сама она поет в тон цензовой оппозиции.

"Освобождение" и "Революционная Россия", умудренные некоторым опытом, стараются придать этому бесстыдному требованию стыдливую форму. Но легальная печать "демократического" блока, пользуясь тем, что ей не грозит немедленный отпор, с откровенным цинизмом предъявляет социал-демократии свое требование: устранись!

"...Кроме охранителей, - жалуется "Наша Жизнь", - существуют, к сожалению, и другие, притом прогрессивные, направления, которые все еще (!) говорят о всякого рода противоречиях и все еще выдвигают на первый план именно эти противоречия, а не то "общее", что может объединять в известные времена все классы, все сословия. В общем, однако, - утешается "демократическая" газета, - сословно-классовые различия сейчас потонули в том живом и могучем потоке, который стремительно несется по русской земле и захватывает в свое русло московского купца, и тамбовского и саратовского и других земцев, и петербургского чиновника, и всегдашнего либерала интеллигента"*.
/* "Наша Жизнь", N 37./

Ваша партия, сознательные пролетарии, виновна в том, что выдвигает такие требования, которые отличаются от требований московского купца, тамбовского дворянина и петербургского чиновника! "Демократическая" интеллигенция предъявляет к вам требование: примиритесь на том "общем", что может объединять все классы и все сословия. Таким объединительным "общим" может быть лишь программа самой отсталой части либеральной оппозиции. Как только вы захотите подняться выше ее политического уровня, окажется, что вы, подобно реакционерам-охранителям, выдвигаете то, что разделяет, а не то, что объединяет. Сознательные пролетарии! "Демократия" требует от вас, чтоб вы, во имя единения, отказались от вашего революционного демократизма. "Демократия" требует от вас, чтобы вы, во имя солидарности с либеральной оппозицией, предали дело демократического переворота. Потому что, если что отличает вас с такой резкостью от всех других "классов и сословий", так это именно ваша несокрушимая преданность делу демократической революции.

Словами беспощадного негодования вы ответите, товарищи, этим непримиримым сторонникам оппортунистического примирительства, этим "демократическим" прихвостням либеральных и полулиберальных купцов, дворян и чиновников.

Вы скажете им: мы, пролетарии, не требуем от либералов, чтоб они отказались от своих классовых интересов, стали на нашу точку зрения и боролись за нашу социалистическую программу, - хотя мы и готовы поручиться, что, как только они это сделают, они раз навсегда вырвут почву из-под нашей политики выдвигания противоречий.

Мы не обвиняем также и так называемую демократию в том, что она не становится в ряды партии революционного социализма, - но чего мы от нее требуем, так это верности собственной программе. И этого нашего требования она не может снести и бросает нам в ответ обвинение в том, что мы не способны молчаливо смотреть, как она из-за спины земской оппозиции замахивается на нашу партию, единственную представительницу честного, решительного, непримиримого демократизма!

Мы вносим то, что разделяет, а не то, что объединяет? Не наоборот ли, не вы ли повинны в этом?

Мы, социал-демократы, выступили на поле революционной борьбы в эпоху полного политического затишья. Мы с самого начала формулировали нашу революционную демократическую программу. Мы пробуждали массу. Мы собирали силы. Мы выступили на улицу. Мы наполнили города шумом нашей борьбы. Мы пробудили студенчество, демократию, либералов... И когда эти пробужденные нами группы стали вырабатывать свои собственные лозунги и свою тактику, они обратились к нам с требованием, которое в чистом, незамаскированном виде звучит так: "Устранитесь, - выбросьте из вашей революционной программы и революционной тактики то, что отличает вас от нас, - откажитесь от тех требований, которых не могут принять московский купец и тамбовский дворянин, - словом, измените тем лозунгам, которые вы выдвинули в то время, как мы еще мирно почивали, в болоте политического индифферентизма, - от той тактики, которая составила вашу силу и которая позволила вам совершить чудо: пробудить нас от нашего позорного политического сна".

Земство не могло прийти в движение, не приведя, в свою очередь, в движение всю ту интеллигенцию, которая наполняет все его поры, которая широким кольцом окружает его по периферии, которая, наконец, связана с ним узами крови и узами политических интересов. Земский съезд 6-8 ноября вызвал целый ряд политических банкетов демократической интеллигенции. Были более, были менее радикальные банкеты, были более, были менее смелые речи; в одном случае говорили об активном участии народа в законодательстве, в другом - требовали ограничения самодержавия и даже доходили до требования всенародного учредительного собрания. Но не было ни одного банкета, на котором встал бы либеральный земец или "освобожденец" и сказал: "Господа! На днях соберутся (или собрались) земцы. Они потребуют конституции. Затем земцы и думы потребуют - если потребуют - конституции в земствах и думах. Потом на банкетах земцы и думцы соберутся вместе с интеллигенцией - вот как собрались сегодня мы - и опять постановят резолюцию о необходимости конституции. Правительство ответит на это более или менее торжественным манифестом, в котором (оратору совсем не нужно было бы быть пророком, чтобы предвидеть это) будет провозглашена незыблемость самодержавия, земствам будет предложено вернуться к обычным занятиям, а политические банкеты будут упомянуты лишь в связи с соответственными уголовными статьями. Что тогда? Как ответим мы на такое заявление правительства? Другими словами: какова наша дальнейшая тактика, милостивые государи?"

После этих простых слов в собрании воцарилась бы неловкость, демократические дети неуверенно взглянули бы на земских отцов, земские отцы недовольно нахмурили бы брови, - и все немедленно почувствовали бы, что оратор сделал большую бестактность.

Его бестактность состояла бы в том, что он на либеральном банкете высказал бы то, что есть. Но такой бестактности наш оратор не совершил, ибо его не было. Никто из земцев или из услужающих им "освобожденцев"-демократов не поставил вслух вопроса: что же дальше?

Такую бестактность решились сделать только социалисты-пролетарии.

Они явились в Харькове на заседание Юридического Общества, председатель которого предлагал отправить министру весенних дел приветственную и благодарственную телеграмму, и один из них сказал собравшимся, что единственная весна, которой верит пролетариат и которой только и может верить демократия, будет принесена революцией. Они явились на заседание Екатеринодарской думы, где оратор-рабочий сказал: "Погибающее самодержавие думает бросить вам приманку, ... оно надеется обмануть вас и теперь точно так же, как не раз обманывало! - Но... оно почувствует, что народилась в России новая сила, с самого начала своего существования явившаяся непримиримым, смертельным врагом царского деспотизма. Эта сила - организованный пролетариат... И мы - горсть борцов великой армии труда - зовем вас с собой. Мы с вами - представители противоположных общественных классов, но и нас может объединить ненависть к одному и тому же врагу - самодержавному строю. Мы можем быть союзниками в нашей политической борьбе. Но для этого вы должны оставить прежний путь смирения, вы должны смело, открыто присоединиться к нашему требованию: Долой самодержавие! Да здравствует учредительное собрание, избранное всем народом! Да здравствует всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право!".

Пролетарии явились на банкет одесской интеллигенции и там их оратор сказал: "Если вы, граждане, найдете в себе достаточно мужества, чтобы открыто и без колебаний поддержать наши демократические требования, мы, пролетарии-социал-демократы, приглашаем вас идти рядом с нами в борьбе с царизмом. В этой жестокой борьбе мы, социал-демократы, будем до последней капли крови отстаивать великие принципы свободы, равенства и братства".

Ораторы-пролетарии не боялись поставить открыто вопрос: что делать? - ибо на этот простой вопрос у них есть простой ответ: нужно бороться, нужно "до последней капли крови отстаивать великие принципы свободы, равенства и братства"!

И как бы для того, чтобы показать, что это не фраза в устах пролетариата, бакинские стачечники*55, эти буревестники надвигающейся всенародной грозы, оставили на земле десятки убитых и раненых, проливших свою кровь за великие принципы свободы, равенства и братства!..

И вот, от этого класса, который научает своих детей так бороться и так умирать, явились представители на либеральные банкеты, на которых так хорошо говорят о героической борьбе и героической смерти.

Имели они право на внимание?

Либеральная печать много говорила о пропасти между интеллигенцией и народом. Либеральные ораторы не знают другой клятвы, кроме клятвы именем народа.

И вот ныне перед ними в лице пролетариата выступает на сцену сам народ. Не в качестве объекта просветительных начинаний, а в качестве самостоятельной, за себя ответственной и требовательной политической фигуры.

И что же?

- "Долой отсюда!" кричат либералы, надеявшиеся, что высокий имущественный ценз (цена либерального обеда от двух до четырех рублей) не позволит пролетариям перешагнуть пропасть, отделяющую "интеллигенцию" от "народа".

Профессор Гредескул*56 не находил "слов для достаточного выражения своего негодования", когда рабочие разбросали прокламации на заседании харьковского Юридического Общества, и кричал на всю залу: "если те, которые это сделали, честные и порядочные люди, пусть они добровольно удалятся". Он сомневался в том, честные ли, порядочные ли они люди!..

"Это нарушение правил гостеприимства!" - кричал председатель ростовского либерального банкета, не позволяя прочитать резолюцию рабочих, ждавших решения ее судьбы на холоде. "Ведь они же на улице, - волновался г. либерал, - пусть собираются где хотят!" Он знал, что ростовские рабочие умеют собираться, что за место для своих собраний они платят не рублями, а кровью.

"Долой отсюда! вон, вон, вон!" - встретили одесские либералы речь одесского пролетария. "Довольно! Довольно!" - прерывали они его на каждом шагу.

При таких торжественных условиях происходило сближение интеллигенции с народом.

Каким гневом должно было наполниться сердце революционера-рабочего, какой горячей волной должна была прилить кровь к его голове, как судорожно должны были сжаться его кулаки, когда он предстал, как вестник революции, пред этим образованным и от самовлюбленности пьяным обществом, чтобы напомнить либералам об их либеральных обязанностях, чтобы поставить демократов пред лицом их демократической совести, и когда в ответ на первые, еще неуверенные звуки его голоса - он не привык, господа, к обстановке парадных обедов! - раздалось из глубины либеральных потрохов: "Долой его! Молчать! Ату его!" - "Граждане! именем пролетариата, собравшегося у стен этого здания..." - "Вон, вон, вон! Замолчать! Ату его!"...

"Освобождение" предвидит появление рабочих на земских собраниях, и, порицая рабочих за их поведение в Харькове и Екатеринодаре, требуя от них соблюдения порядка собрания и прав председателя, "демократический" орган, с своей стороны, обещает: "Позволительно думать, что земские люди не отнесутся ни враждебно, ни даже невнимательно ко всем заявлениям, которые будут предъявлены к земским собраниям, без нарушения прав и порядка последних"*.
/* "Освобождение", N 61./

Слышите, пролетарии, ни враждебно, ни даже невнимательно! Вам "позволительно думать", что, если вы будете вести себя чинно, господа земские дворяне не отнесутся к вашим заявлениям ни враждебно, ни даже - слышите: даже - невнимательно!

Я боюсь, товарищи, что вы ответите господам ходатаям за вас пред земскими дворянами, что вы не нуждаетесь в милостыне либерального внимания, что вы являетесь не с тем, чтобы просить, а с тем, чтобы требовать и призывать к ответу, - и когда к предъявленным вами народным требованиям относятся враждебно или невнимательно, у вас остается еще обязанность: обличить пред народом. И эту обязанность вы выполните через голову председателя и всего собрания, со всеми его правами!

Когда немецкие рабочие, еще не имевшие своей самостоятельной партии и поддерживавшие либеральную буржуазию, обратились в 1862 г. к либеральным вождям с требованиями: во-первых, ввести в программу всеобщее избирательное право и, во-вторых, изменить порядок уплаты членских взносов так, чтобы облегчить рабочим доступ в партийную организацию либералов (Nationalverein), последние отнеслись к их требованиям довольно "внимательно", но крайне враждебно: в первом требовании отказали наголо, а в ответ на второе разъяснили, что "рабочие могут считать себя прирожденными членами либеральной партии" - и следовательно? и следовательно... могут оставаться за порогом ее организации.

Либералы считают, что прирожденное право рабочих - драться на баррикадах, отдавать свою жизнь за дело свободы, но только не нарушать своим появлением спокойствия либеральных организаций, собраний и банкетов!..

Наш пролетариат, к счастью для себя и для дела свободы, не должен, в качестве просителя, стучаться под окнами либеральной партии. У него есть своя партия. Судьба его требований не зависит от того, найдут ли они место в программе буржуазной оппозиции.

Но это не значит, что русскому пролетариату нет дела до того, что говорят либералы в земствах и думах, огражденных от массы сословно-имущественным цензом, и на либеральных банкетах, огражденных от массы четырехрублевыми обедами.

Не ходатайствовать пред либералами, не просить заступничества приходят и будут приходить пролетарии на либеральные собрания, но с целью противопоставить свою революционную программу действий либеральной бесхарактерности, прикрытой многословием, с целью призвать к революции те кадры демократии, которые пока еще находятся под либеральным обаянием... И не просителей встречают гг. либералы криками "долой!", не от нищенствующих ограждают они себя входными билетами, - нет! несостоятельные должники дела свободы и демократии, они малодушно уклоняются от строгого взыскания, они боятся обличений того самого народа, который они так любят - на большом расстоянии, которому они так горячо сочувствуют, когда он умирает на бакинских мостовых.

Пролетарии еще не раз появятся на собраниях "общества" и поставят либералам в упор убийственный для них вопрос: что же дальше?

Земцы подали прошение о конституции. Их прошение было найдено не заслуживающим уважения. Московское земство заявило, что оно взволновано, и прекратило свои заседания. Черниговские и смоленские земцы просто разъехались по домам. Симферопольская дума отложила свои заседания, не рассмотрев бюджета. Такое самоупразднение - вполне уместный акт, если б к нему прибегли все земства и думы, выставив принципиальную мотивировку своей стачки. Но и тогда оставался бы во всей своей силе вопрос: что же дальше?

В своих резолюциях земцы "выражали надежду". Надежда оказалась утопической. В свою очередь освобожденческие quasi-демократы в последние два года то и дело "выражали надежду" на земцев. Их надежда на земцев оказалась обманутой вместе с надеждой земцев на самодержавие.

Что же дальше? Ответ может быть один: апелляция к массе, то есть к революции. Но к массе можно идти только с демократической программой. И если раньше мы старались показать, что наша демократия может быть только революционной, то здесь нужно добавить, что переход к революционной тактике мыслим только на почве демократической программы.

Вне революции нет путей для решения вопроса политической свободы. Это должны понять даже глухонемые слепцы в результате последнего периода правительственных обещаний, земских совещаний, либеральных банкетов и царского указа.

К свободе путь лежит через революцию, к революции через демократическую программу.

К интеллигентной "демократии", - демократией мы называем ее в счет ее будущего, - плетущейся за земцами, пролетариат должен обратиться со словами, которые Уланд*57 сказал некогда вюртембергскому ландтагу:

Und konnt ihr nicht das Ziel erstreben,
So tretet in das Volk zuruck!..
(Если не можете добиться цели,
Вернитесь обратно к народу).

*50 См. статьи К. С. "Кн. Святополк и судьба земского съезда", "Освобождение", N 60, от 7 ноября 1904 г.

*51 "Искра" - заграничный орган РСДРП, основанный Лениным, Мартовым и Потресовым, совместно с группой "Освобождение Труда". В конце 1900 г. в редакцию вошли: П. Б. Аксельрод, В. И. Засулич, В. И. Ленин, Ю. О. Мартов, Г. В. Плеханов и А. Н. Потресов. В течение 1900 - 1903 г.г. "Искра" проделала громадную работу по собиранию сил российской с.-д., ведя беспощадную теоретическую борьбу с оппортунизмом в лице тогдашнего "экономизма". II съезд РСДРП (Лондон 1903 г.) признал громадное значение работы, проделанной "Искрой", и объявил ее центральным органом партии. В связи с вопросом о руководстве партийной работой Ленин придавал сугубо важное значение составу редакции Ц. О. Благодаря его давлению съезд удалил из редакции колеблющихся - Аксельрода, Засулич и Потресова - и выбрал новую редакцию в составе Ленина, Плеханова и Мартова (последний отказался в нее войти). Ввиду того, что вскоре после съезда Плеханов встал на путь сближения со своими старыми политическими друзьями, Ленин оказался вынужденным покинуть "Искру" и с N 51 уже в ней не работал. После окончательного перехода Плеханова на позицию меньшевиков, "Искра", прозванная "новой" в отличие от "старой" - ленинской, превращается из революционного органа в газету организационного оппортунизма и половинчатой критики либерализма. Новая "Искра" заканчивает свое существование во время первой революции - 8 октября 1905 г.

Здесь имеется в виду статья: "Явление либералов народу".

*52 Vademecum - буквально значит (по-латыни): иди со мной, употребляется в смысле: путеводитель. Это слово здесь употреблено по аналогии с известным полемическим сочинением Плеханова (Vademecum для редакции "Рабочего Дела"), написанным против "экономистов".

*53 Первый земский собор - существование которого исторически засвидетельствовано, был созван в 1566 г. Иваном IV для обсуждения вопроса о дальнейшем ведении войны с Польшей за Ливонию. Состав собора был самый случайный, а компетенция его совершенно неопределенной. Самую выдающуюся роль на соборах играли "чины" мелкого дворянства и представители купечества. Наиболее частой причиной созыва соборов были какие-либо экстренные государственные события: "избрание" царя, ведение войны и т. д. Расцвет соборной деятельности выпадает на первую половину XVII столетия (с 1612 по 1653 год было созвано десять соборов). Конец XVII столетия, ознаменовавшийся укреплением абсолютной власти и ростом денежного хозяйства, усиливший значение единодержавного царя, мало зависевшего теперь от своих вассальных князей, был концом первой "совещательной русской Думы" - земского собора.

*54 "Революционная Россия" - центральный орган партии эсеров. Только два первые номера вышли - нелегально - в России в конце 1901 г., следующие номера выходили за границей. Журнал стремился примирить социал-демократов с эсерами и сочувственно относился к либералам. Богатый фактическими корреспонденциями из России, журнал имел широкое распространение. На его страницах были впервые сформулированы тактические основы деятельности партии с.-р. Старая "Искра", в лице Ленина и Плеханова, вела беспощадную идейную борьбу с "Революционной Россией". Именно тогда Плеханов бросил свое крылатое слово о "социалистах-реакционерах".

*55 О характере и размерах этой стачки дают нам представление нижеследующие выдержки из прокламации Петербургского Комитета, выпущенной 10 января в связи с бакинской стачкой:

"Вот уже скоро три недели, как рабочие Баку, этого крупнейшего на Кавказе промышленного центра, предъявивши требования экономического и политического характера, дружно прекратили работу. Всеобщая стачка огромным пожаром охватила все, за незначительными исключениями, промысла, фабрики, заводы, мастерские, типографии. Забастовали рабочие на доках и пристанях. Бастуют целые районы, целые заводские поселки, - все рабочие отдельных предприятий без различия пола, возраста и национальности, - русские, армяне, грузины, персы, татары. Это - внушительная грандиозная манифестация. Жизнь в этом громадном, оживленном городе замерла, остановилась. Конки не ходят. Телеграф и телефон не действуют. Газеты не выходили несколько дней. По временам на улицах появляются толпы демонстрирующих рабочих. Происходят стычки с казаками и полицией. Стачка длится, - рабочие настойчиво и неуклонно идут к поставленной цели. Повторяем, это - грозная исполинская манифестация...

Как один человек, поднялся пролетариат одного из крупнейших городов России, и он мстит самодержавию за все его преступления, за тот гнет и бесправие, которые железными тисками давят русского пролетария, за бессмысленную войну с Японией, за кишиневский погром и якутскую бойню - за все, что в продолжение стольких лет взывало к протесту и искало себе выхода.

Потрясающим трагизмом и неуклонной энергией были полны отдельные глубоко-знаменательные эпизоды первого сражения, данного русским пролетариатом русскому самодержавию: это расстрел рабочих на киевском вокзале, их демонстрация с трупами убитых, часто наблюдавшееся уклонение солдат от стрельбы, солидное спокойствие манифестантов в Одессе.

Такими же и более замечательными эпизодами будет, вероятно, богата и нынешняя стачка.

Если летние стачки 1903 г. развернули русскому правительству и всему миру всю ту громадную солидарность и единодушие, которые может проявлять русский пролетариат в своей классовой борьбе за политическую свободу, - то нынешней, если даже она ограничится пределами одного Баку, суждено, по-видимому, стать исполинской демонстрацией его энергии и настойчивости в деле достижения раз навсегда поставленной цели.

Собирайтесь же теснее, товарищи, под знамена социал-демократии, и пусть смелое выступление бакинских рабочих найдет себе горячий отклик в сердцах их петербургских собратьев! Удесятерим же свою энергию в нашей повседневной революционной работе, будем всюду и везде выяснять смысл происходящих на юге событий, будем собирать деньги на поддержку стачечников, будем подготовлять почву для такой же грандиозной стачки здесь, в Петербурге! Как могучий удар тарана, она снесет последние твердыни самодержавия. Она может обратиться в последнюю и решительную схватку русского народа с русским самодержавием.

Долой самодержавие! Да здравствует всеобщая стачка! Искренний привет бакинским товарищам!"

*56 Гредескул (род. в 1864 г.) - профессор харьковского университета. По приказанию министра Дурново, был заключен в тюрьму и перед самыми выборами в I Думу сослан в Архангельскую губернию. Редактировал газету "Мир" (впоследствии закрытую); был одним из руководителей кадетской партии. В I Думе был избран вторым товарищем председателя Думы. В дни Советской власти Гредескул эволюционировал влево, и его политические выступления в 1920 г. предвосхитили "сменовеховство". В последние годы Гредескул работает как профессор ленинградских вузов.

*57 Уланд - знаменитый немецкий поэт, историк литературы и вюртембергский политический деятель (1787 - 1862). После революции 1848 г. был выбран во франкфуртский парламент, где явился членом левой, определенным сторонником велико-германской партии (стоявшей за включение Австрии в будущую объединенную Германию) и демократом. - Цитируемое в тексте стихотворение написано в 1817 г. (Den Landstanden zum Christophstag 1817 г.). Первая строчка приведена не вполне точно, - у Уланда сказано: Und kann es nicht sein Ziel erstreben, и т. д. (Если же оно - т.-е. ваше последнее, решительное слово - не сможет добиться цели, и т. д.).