MIA главная страница | Глав. стр. Иноязычной секции | Глав. стр. Русской секции |  Маркс Энгельс архив

Сельскохозяйственный пролетариат

Фридрих Энгельс

Оригинал находится на странице http://lugovoy-k.narod.ru/marx/marx.htm
Последнее обновление Май 2011г.

Мы уже видели во «Введении», как одновременно с мелкой буржуазией и с жившими раньше в скромном достатке рабочими подверглось разорению и мелкое крестьянство, поскольку существовавшее раньше соединение промышленного и сельскохозяйственного труда оказалось уничтоженным, опустевшие мелкие участки, сосредоточились в руках крупных арендаторов, а мелкие крестьяне были вытеснены подавляющей конкуренцией крупных хозяйств. Вместо того чтобы оставаться попрежнему земельными собственниками или арендаторами, мелкие крестьяне были вынуждены, забрасывая собственное хозяйство, пойти в батраки к крупным фермерам-арендаторам и к лендлордам. В течение известного времени их новое положение было хотя и хуже прежнего, но всё же сносное. Развитие промышленности шло в ногу с приростом населения, но в дальнейшем это развитие несколько замедлилось, а непрерывное усовершенствование машин уже не позволяло промышленности поглощать весь избыток рабочего населения, притекавшего из сельскохозяйственных районов. С этого момента нищета, наблюдавшаяся раньше, и то только временами, в фабричных округах, появи­лась также и в сельскохозяйственных районах. К этому ещё прибавилось, что приблизительно в это же время окончилась двадцатипятилетняя война с Францией. Во время войны сокращение производства на местах военных действий, прекращение подвоза и необходимость снабжать продовольствием британские войска в Испании вызывали искусственный подъём английского сельского хозяйства и кроме того масса рабочих рук была оторвана от мирного труда. Теперь же задержка в подвозе, необходимость экспорта и нехватка рабочих рук одновременно прекратились, и неизбежным следствием всего этого явилось то, что англичане называют agricultural distress, бедственным положением сельского хозяйства. Фермеры вынуждены были дёшево продавать свой хлеб и могли поэтому платить только низкую заработную плату. Чтобы поднять цены на хлеб, парламент в 1815г. принял закон о хлебных пошлинах, запрещавший ввоз хлеба, пока цена на пшеницу оставалась ниже 80 шилл. за кварту. Впоследствии этот закон, который не оказал, разумеется, никакого действия, много раз подвергался изменениям, но это не облегчило бедственного положения сельскохозяйственных округов. Единственным результатом было то, что болезнь, которая при свободной иностранной конкуренции носила бы острый характер и имела бы свои кризисы, стала хронической и равномерно, но ещё более пагубно, влияла на положение сельскохозяйственных рабочих. В первое время после появления сельскохозяйственного пролетариата здесь установились патриархальные отношения, подобные тем, которые только что были разрушены в промышленности, — те отношения между хозяином и его батраками, которые в наши дни ещё встречаются почти повсеместно в Германии. Пока существовали эти отношения, нужда среди рабочих была менее острой и не имела такого распространения; батраки разделяли участь своего хозяина-фермера, который увольнял их лишь в самом крайнем случае. Теперь всё это изменилось. Работники почти все стали подёнщиками: фермер нанимает их тогда, когда в них нуждается, и потому они целыми неделями, в особенности зимой, остаются совсем без работы. При патри­архальных отношениях, когда батраки вместе со своими семьями жили на дворе у фермера, когда дети их вырастали тут же, причём хозяин, конечно, старался найти у себя какое-нибудь занятие для подрастающего поколения, когда подёнщики составляли не правило, а исключение, тогда в каждом хозяйстве насчитывалось больше рабочих, чем было, строго говоря, необходимо. Поэтому фермеры были заинтересованы в том, чтобы разрушить эти патриархальные отношения, изгнать батраков со своего двора и превратить их в подёнщиков. Так и произошло почти повсеместно к концу двадцатых годов нашего столетия. В результате «избыток» населения, находившийся прежде, выражаясь языком физики, в скрытом состоянии, теперь высвободился, заработная плата упала, и налог в пользу бедных чрезвычайно возрос. С этого времена сельскохозяйственные округа стали очагами хронического пауперизма, а фабричные округа — очагами периодического пауперизма, и реформа законодательства о бедных была первой предпринятой правительством мерой против растущего с каждым днём обнищания сельских общин. Кроме того, вследствие применения молотилок и других машин, вызванного непрестанным развитием системы крупного хозяйства, а также вследствие использования на полевых работах женского и детского труда, который в настоящее время настолько распространён, что его последствия недавно стали даже предметом обследования особой официальной комиссии, и в этой отрасли появилось большое число безработных. Итак, мы видим, что и сюда проникла система промышленного производства, создавая крупные хозяйства, разрушая патриархальные отношения, — которые именно здесь имели большое значение, — вводя применение машин, паровых двигателей, женского и детского труда и вовлекая и эту, остававшуюся ещё нетронутой, наиболее инертную часть трудящегося человечества в революционное движение. Но чем продолжительнее был застой в земледелии, тем тяжелее оказался удар, обрушившийся теперь на рабочих, тем сильнее сказалась здесь дезорганизация старого социального уклада. «Избыточное население» сразу выступило на свет божий и не могло быть поглощено расширением производства, как в промышленных округах. Всегда можно создать новую фабрику, если только есть покупатель для её продукции, но новую землю создать нельзя, а обработка пустующих общинных земель была рискованным вложением средств и, после окончания войны, привлекала мало капиталов. Неизбежным следствием происшедшей перемены явилось то, что конкуренция рабочих между собой достигла высшей точки, а заработная плата упала до минимума. Пока существовал старый закон о бедных, рабочие получали из кассы для бедных кое-какую поддержку; само собой разумеется, что заработная плата от этого только ещё больше падала, так как фермеры старались возможно большую часть расходов переложить на кассу для бедных. Это ещё больше увеличило размер и без того очень возросшего с появлением избыточного населения налога в пользу бедных и обусловило появление нового закона о бедных, о котором будет речь дальше. Но от этого закона положение не улучшилось. Заработная плата не повысилась, «излишнее» население не исчезло, а суровость нового закона лишь до крайности озлобила народ. Даже размер взимаемого налога, сначала сократившийся, вернулся по истечении нескольких лет к исходной точке. Единственным результатом нового закона было то, что если раньше насчитывалось 3-4 миллиона полунищих, то теперь обнаружился 1 миллион нищих в полном смысле слова, а остальные остались полунищими, но уже лишились всякой поддержки. Нужда в сельскохозяйственных округах с каждым годом возрастает. Люди живут в величайшей нищете, целые семьи должны существовать на 6, 7 или 8 шилл. в неделю, а по временам и этого не имеют. Послушаем, как изображал положение этого населения уже в 1830г. один либеральный член парламента:

«Английский крестьянин» (т. е. сельскохозяйственный подёнщик) «и английский паупер, эти два слова — синонимы. Отец его был паупером, и молоко матери не имело питательной силы; с детских лет он плохо питался, никогда не наедался досыта и теперь ещё он почти всегда испытывает муки неудовлетворённого голода, если только не спит. Он полуодет, топлива у него еле хватает для приготовления скудной пищи, так что холод и сырость его постоянные гости, появляющиеся вместе с непогодой и исчезающие только вместе с ней. Он женат, но радости отца и мужа ему незнакомы. Его жена и дети голодные, почти всегда озябшие, часто больные и беспомощные, вечно такие же озабоченные и унылые, как он сам, разумеется, жадны, эгоистичны и надоедливы. Поэтому ему, выражаясь его собственными словами, ненавистен самый вид их (hates the sight of them) и он возвращается в свою лачугу только потому, что она всё же является лучшей защитой от дождя и непогоды, чем забор. Он должен содержать семью, а сделать этого не может; это приводит к нищенству, неблаговидным проделкам всякого рода и кончается откровенным жульничеством. Даже при желании у него не хватило бы смелости сделаться, подобно другим, более энергичным людям его класса, настоящим браконьером или контрабандистом; но он ворует при случае и учит своих детей лгать и воровать. Его подобострастное, раболепное отношение к более богатым соседям показывает, что они обращаются с ним грубо и подозрительно; поэтому он боится и ненавидит их, но никогда не решится совершить над ними насилие. Он испорчен до мозга костей и слишком унижен, чтобы найти в себе даже энергию отчаяния. Его несчастная жизнь коротка, ревматизм и астма приводят его в работный дом, где он закончит свои дни без единого приятного воспоминания о прошлом и очистит место для другого несчастного, который так же прожил и так же умрёт, как и он».

Автор наш прибавляет, что кроме этой категории подённых сельскохозяйственных рабочих есть ещё и другая категория людей, более энергичных и лучше развитых в физическом, ум­ственном и нравственном отношениях; эти люди, правда, живут в такой же нищете, но они не родились в этих условиях. Они лучше относятся к своей семье, но это контрабандисты и браконьеры, которые часто вступают в кровавые стычки с лесной и береговой охраной, ещё более ожесточаются против общества из-за частых пребываний в тюрьме и в своей ненависти к имущим не уступают первой категории.

«И из вежливости (by courtesy)», — кончает наш автор, — «вся эта категория называется, по Шекспиру, «гордым английским крестья нством»^[80]. «(bold peasantry of England)»

Это описание может быть признано и в настоящее время верным для большей части подёнщиков в сельскохозяйственных округах Англии. В июне 1844г. газета «Times» послала в эти местности корреспондента для обследования положения этой категории людей, и представленный им отчёт вполне совпадает с этим описанием. В некоторых местностях заработная плата не превышала 6 шилл. в неделю, т. е. была не выше, чем во многих местностях Германии, в то время как цены на съестные припасы в Англии по меньшей мере вдвое выше, чем в Германии. Не трудно представить себе, какую жизнь ведут эти люди. Пища их плохая и скудная, одежда в лохмотьях, жилище тесное и убогое — жалкая лачуга без всяких удобств; молодёжь живёт в ночлежных домах, где мужчины и женщины почти не отделены друг от друга, что приводит к беспорядочным сожитель­ствам. Достаточно нескольких дней безработицы в месяц, чтобы довести этих людей до крайней нищеты. К тому же они не могут объединяться в союзы для борьбы за повышение заработной платы, потому что живут изолированно; если кто-нибудь и откажется работать за низкую плату, на его место найдутся десятки безработных и выходцев из работного дома, которые рады получить даже самый ничтожный заработок, а отказавшийся от ра­боты, заклеймённый как лентяй и бездельник, уже не получит от попечительства никакой помощи, кроме отсылки в тот же ненавистный работный дом. Ведь в попечительстве о бедных заседают те же фермеры, и только у них или у их соседей и знакомых он и может получить работу. И это не случайные сведения о том или другом из сельскохозяйственных округов Англии; нет, нужда одинаково велика на юге, на востоке, на севере и на западе. Положение рабочих в Суффолке и Норфолке ничем не отличается от положения рабочих в Девоншире, Гэмпшире и Суссексе; заработная плата в Дорсетшире и Оксфордшире так же низка, как в Кенте и Суррее, в Бакингемшире и Кембриджшире.

Особо жестокой мерой, направленной против сельскохозяйственного пролетариата, являются законы об охоте, которые в Англии строже, чем где бы то ни было, хотя дичи там сколько угодно. В обычаи и традиции английского крестьянина издавна входило браконьерство как вполне естественное благородное проявление мужества и отваги, а контраст между нищетой крестьянина и самодурством лорда, разводящего в парках для собственного развлечения множество зайцев и пернатой дичи, ещё более толкает крестьянина на этот путь. Он ставит силки, иногда подстрелит какую-нибудь дичь, что в сущности не приносит лорду никакого ущерба, так как дичь в избытке, а крестьянин раздобыл жаркое для своей голодной семьи. Если его пойма­ют, он попадает в тюрьму, а при повторном случае отправляется в ссылку не менее чем на семь лет. Такая строгость наказания влечёт за собой частые кровавые стычки с лесным сторожем, в результате которых ежегодно совершается ряд убийств. Должность лесного сторожа поэтому не только опасна, но и считается бесславной и презренной. В прошлом году два сторожа предпочли пустить себе пулю в лоб, чем продолжать заниматься своей профессией. Вот та «дешёвая» цена, которой оплачивается благородная забава земельной аристократии — охота! Но какое дело до этого благородным «lords of the soil» {«лордам земли»}? Разве не всё равно, что избыточного населения будет на несколько человек больше или меньше! А если даже половина этого «излишнего» населения погибнет вследствие законов об охоте, то оставшейся половине станет только лучше — таковы филантропические рассуждения английского имущего класса.

Но хотя условия деревенской жизни — разбросанность жилищ, косность среды и занятий, а следовательно и идей — очень мало благоприятствуют всякому развитию, бедность и нужда всё же и здесь приносят свои плоды. Рабочие фабричной и горной промышленности быстро прошли первую стадию протеста против общественных порядков, стадию непосредствен­ного протеста отдельных лиц, выражающегося в правонарушениях; крестьяне же до сих пор застряли на этой стадии. Их излюбленным приёмом социальной войны является поджог. Зимой 1830—1831г., последовавшей за июльской революцией, поджоги впервые получили всеобщее распространение, после того как уже в начале октября в Суссексе и примыкающих к нему графствах из-за усиления береговой охраны (затруднившей контрабанду и разорившей, как выразился один фермер, всё побережье), из-за нового законодательства о бедных, низкой заработной платы и введения машин возникли беспорядки и распространились на весь район. В течение зимы горели скирды хлеба и стога сена на полях фермеров и даже риги и хлева возле самых их домов. Почти каждую ночь полыхало несколько та­ких пожаров, сея ужас среди фермеров и землевладельцев. Поймать преступников почти никогда не удавалось, и народ стал приписывать поджоги мифической личности, которую он называл «Суинг» [«Swing»]. Ломали себе головы над тем, кто такой «Суинг» и что породило этот мятежный дух среди сельской бедноты; о великой движущей силе — нужде, об угнетении мало кто подумал, а в самих сельскохозяйственных районах, наверно, никто. С тех пор поджоги повторялись каждый год с наступлением зимы, времени года, когда для подёнщиков на­чинается безработица. Зимой 1843—1844г. они повторялись необычайно часто. Передо мной ряд номеров газеты «Northern Star» за этот период, и в каждом из них, с указанием источника, приводится множество случаев поджогов. Некоторых номеров этой еженедельной газеты, не упомянутых в приведённом ниже списке, у меня нет под рукой, но и в них, наверно, было немало сообщений о поджогах. К тому же такая газета не может, разумеется, описывать все подобные случаи. «Northern Star» от 25 ноября 1843г. приводит два случая и ссылки на многие другие, о которых было сообщено ранее. — «Northern Star» от 16 декабря: в Бедфордшире в течение двух недель царит все­общее возбуждение вследствие частых поджогов, случающихся каждую ночь. За последние дни сгорели две большие фермы. В Кембриджшире сгорели четыре большие фермы, в Хартфордшире — одна; кроме того было ещё пятнадцать поджогов в различных местах. — 30 декабря в Норфолке был один поджог, в Суффолке — два, в Эссексе — два, в Хартфордшире — три, в Чешире — один, в Ланкашире — один, в Дерби, Линкольне и на юге — двенадцать. — 6 января 1844г. в общем десять поджогов, 13 января — семь и 20 января — четыре. Далее газета еженедельно отмечает в среднем три-четыре пожара, и это продолжается не до весны, как бывало в прежние годы, а до июля и августа. Из полученных мной английских газет и из сообщений в немецкой прессе видно, что с наступлением зимы 1844—1845г. этот вид преступлений получил ещё большее распространение.

Что скажут мои читатели о таком положении в идиллически-мирных сельских округах Англии? Разве это не социальная война? Разве такое положение естественно и может долго продолжаться? И тем не менее фермеры и земельные собственники здесь такие же тупые и косные, такие же слепые ко всему, что не приносит им звонкой монеты, какими являются в промышленные округах фабриканты и вообще буржуа. Последние прочат своим рабочим все блага от отмены хлебных законов, а земельные собственники и значительная часть фермеров обещают своим рабочим рай на земле при сохранении этих законов. Но имущим в обоих случаях не удаётся соблазнить рабочих своим всеисцеляю­щим средством. Как фабричные, так и сельскохозяйственные ра­бочие относятся совершенно равнодушно к отмене или сохранению хлебных законов. Между тем вопрос этот для тех и для других очень важен. С отменой хлебных законов свободная кон­куренция, современный строй общественного хозяйства дово­дится до своего крайнего развития; после этой отмены всякая возможность дальнейшего развития в пределах существующих отношений отпадает и единственным возможным шагом вперед становится радикальный переворот в социальном порядке. Для сельскохозяйственных рабочих вопрос этот важен ещё и по следующим соображениям. Свободный ввоз хлеба обусловливает собой — по причинам, на которых я здесь останавливаться не могу, — эмансипацию фермера от землевладельца, другими словами, превращение фермера-тори в фермера-либерала. Над этим Лига против хлебных законов уже немало поработала, и это её единственная заслуга. Но если фермеры превратятся в либералов, т. е. сознательных буржуа, то их рабочие станут чартистами и социалистами, т. е. сознательными пролетариями. Одно влечёт за собой другое. И теперь уже среди сельскохозяйственных пролетариев намечается новое движение; это дока­зывает собрание, которое либеральный землевладелец граф Раднор созвал в октябре 1844г. возле Хайуэрта, где расположены его владения, для принятия резолюции против хлебных законов; рабочие отнеслись к этим законам с полнейшим безразличием, но выставили совсем другие требования, в частно­сти потребовали сдачи в аренду мелких участков за дешёвую плату и вообще наговорили графу Раднору немало горьких истин. — Так движение рабочего класса проникает в глухие, закоснелые, погружённые в духовную спячку сельскохозяйственные округа и, при царящей в этих местах нужде, оно скоро здесь укрепится и разовьётся так же, как в фабричных округах. Что касается религиозных чувств сельскохозяйственных рабочих, то у них они, конечно, сильнее, чем у промышленных рабочих, но всё же и они находятся в очень натянутых отношениях с церковью, так как в этих округах почти всё население принадлежит к англиканской церкви. Корреспондент «Morning Chronicle», за подписью: «Один из тех, кто сам ходил за плугом»^[81], сообщает о своей поездке по сельскохозяйственным округам и передаёт, между прочим, такой разговор с подёнщиками у выхода из церкви:

«Я спросил одного из них, является ли сегодняшний проповедник их постоянным священником. Да, ну его к чёрту (Yes, blast him), — да, это наш собственный поп; вечно он попрошайничает, и с тех пор, как я его знаю, всегда попрошайничал (проповедник призывал к сбору средств на обращение язычников). — И с тех пор, как я его знаю, — прибавил другой, — я ещё не встречал попа, который бы не попрошайничал то на одно, то на другое. — Да, — сказала женщина, только что вышедшая из церкви, — плата рабочим всё падает, а посмотрите на этих богатых бездельников, с которыми попы едят, пьют и ездят на охоту. Ей-богу, мы скорее пойдём в работный дом или подохнем с голоду, чем согласимся выложить деньги для попов, которые отправляются к язычникам. — А почему, — сказала другая, — они не посылают туда тех попов, которые хнычут каждый день в соборе в Солсбери, где никто, кроме камней, их не слушает? Почему эти не отправляются к язычникам? — Эти туда не пойдут, — сказал тот ста­рик, с которым я начал разговор, — они богатые, они имеют больше земли, чем им нужно, а они хотят собрать деньги, чтобы избавиться от бедных попов; я прекрасно знаю, чего они хотят; я их слишком давно знаю. — Что же это, друзья мои, — спросил я, — неужели вы всегда выходите из церкви с таким горьким чувством к священнику? Зачем же вы вообще ходите в церковь? — Зачем мы ходим? — ответила женщина. — Мы вынуждены ходить, если не хотим потерять всё, — работу и всё; конечно, мы вынуждены. — Впоследствии я убедился в том, что если они ходят в церковь, то получают некоторые мелкие преимущества в снабжении топливом и небольшой участок земли под картофель, за который им, впрочем, приходится платить».

Описав далее их нищету и невежество, наш корреспондент заканчивает следующими словами:

«И я смело утверждаю, что положение этих людей, их бедность, их ненависть к церкви, их внешняя покорность и внутреннее озлобление против церковных сановников составляют правило во всех сельских общинах Англии, а противоположное является лишь исключением».

Если в Англии в собственном смысле слова крестьянство показывает нам, какие последствия влечёт за собой в сельских округах наличие многочисленного сельскохозяйственного пролетариата при крупной земельной собственности, то в Уэльсе мы наблюдаем разорение мелких арендаторов. Если в сельских общинах Англии воспроизводится антагонизм между пролетариями и крупными капиталистами, то участь уэльсских крестьян соответствует неуклонному разорению мелкой буржуазии в городах. В Уэльсе имеются большей частью только мелкие арендаторы, которые не в состоянии продавать свои сельско­хозяйственные продукты так же выгодно и так же дёшево, как находящиеся в лучших условиях крупные английские фермеры, с которыми им приходится конкурировать на одном рынке. Следует также принять во внимание, что почва во многих местах пригодна только для животноводства, которое мало доходно, и что уэльсские крестьяне уже из-за обособленности своей национальности, к которой они горячо привязаны, ещё гораздо более косны, чем английские фермеры. Но в первую очередь именно конкуренция в собственной среде и с соседями-англичанами и вызванное этой конкуренцией повышение арендной платы разорили уэльсских крестьян настолько, что они еле сводят концы с концами и, не видя истинной причины своего тяжёлого положения, ищут её во всевозможных мелочах, вроде высоких дорожных пошлин и т. п. Последние, разумеется, тормозят развитие сельского хозяйства и торговли, но поскольку они принимаются в расчёт как постоянные расходы каждым, кто берёт землю в аренду, то в конечном счёте они ложатся на землевладельца. И новый закон о бедных здесь крайне ненавистен также и арендаторам, потому что они сами постоянно рискуют попасть под его действие. В феврале 1843г. накопившееся недовольство уэльсских крестьян прорвалось в известном «бунте Ревекки». Мужчины, переодетые в женские платья, с вымазанными сажей лицами, большими вооружён­ными отрядами нападали на ворота, заменяющие в Англии шлаг­баумы у застав, разбивали их при громких криках восторга и выстрелах, разрушали также домики сборщиков дорожных пошлин, писали угрожающие письма от имени мифической «Ревекки» и однажды даже штурмовали работный дом в Кармартене. Позже, когда были присланы войска и усилена полиция, крестьяне необыкновенно ловко пускали их по ложному следу, разрушали ворота в одном месте, в то время как войска, которым со всех холмов подавались сигналы рожками, двигались в противоположную сторону. Когда же войск стало слишком много, начались поджоги и даже покушения на жизнь отдельных лиц. Как всегда, этими более значительными нарушениями закона ознаменовался конец движения. Одни отошли от него, будучи не согласны с приёмами борьбы, другие — из страха, и спокойствие восстановилось само собой. Правительство послало комиссию для расследования событий и их причин, и тем дело кончилось. Но нужда среди крестьян не прекратилась, и так как при существующих общественных отношениях она может только расти, а не уменьшаться, то она когда-нибудь приведёт к более серьёзным событиям, чем этот юмористический маскарад Ревекки.

Если в Англии мы видели результаты системы крупного хозяйства, а в Уэльсе результаты мелкой аренды, то в Ирландии перед нами последствия дробления земли. Огромная масса населения Ирландии состоит из мелких арендаторов, которые снимают жалкую глинобитную лачугу, состоящую из одной только комнаты, и участок земли под картофель, едва достаточный для того, чтобы обеспечить на зиму самое необходимое пропитание. При сильной конкуренции, существующей между этими мелкими арендаторами, арендная плата достигла неслыханной высоты; она вдвое, втрое и вчетверо выше чем в Англии, так как каждый подённый сельскохозяйственный рабочий хочет стать арендатором, и хотя дробление земли и без того уже зашло очень далеко, всё ещё остаётся множество рабочих, добивающихся участка земли в аренду. Хотя в Великобритании обрабатывается 32 млн. акров земли, а в Ирландии только 14 млн., хотя Великобритания производит ежегодно земледельческих продуктов на 150 млн. ф. ст., а Ирландия только на 36 млн., тем не менее в Ирландии сельскохозяйственных рабочих на 75 тыс. больше, чем в Великобритании ^[82]. Это чрезвычайное несоответствие достаточно ясно показывает, как велика должна быть в Ирландии конкуренция из-за земли, особенно если при­нять во внимание, что и в Англии сельскохозяйственные рабочие живут в самой крайней нужде. Следствием этой конкуренции, естественно, является такой высокий уровень арендной платы, что арендаторам живётся немногим лучше, чем подёнщикам. Таким образом, ирландский народ находится в тисках гнетущей нищеты, из которой он при современных социальных отношениях вырваться не может. Ирландцы живут в жалких глиняных лачугах, едва пригодных даже для скота, и зимой еле сводят концы с концами; как сказано в приведённом выше отчёте, у них хватает картофеля только на то, чтобы в течение тридцати недель в году жить впроголодь, а на остальные двадцать две недели не остаётся ничего. С наступлением весны, когда запас картофеля приходит к концу или вследствие прорастания ста­новится несъедобным, жена забирает детей и с чайником в руках идёт нищенствовать, в то время как отец семейства, после того как он посадил картофель, отправляется на заработки куда-нибудь поблизости или в Англию, с тем чтобы снова встретиться с семьёй ко времени уборки урожая. Так существуют девять десятых всего сельского населения Ирландии. Эти люди бедны, как церковные крысы, одеты в жалкие отрепья и стоят на самой низкой ступени развития, какая только возможна в полуцивилизованной стране. Согласно уже цитированному отчёту, из населения в 8½ млн. человек 585 тыс. отцов семейств живут в полнейшей бедности (destitution), а согласно другим источникам, приведённым шерифом Алисоном ^[83], в Ирландии насчитывается 2300 тыс. человек, которые не могут просуществовать без общественной или частной помощи; другими словами, 27% населения — пауперы!

Причина этой нищеты заключается в современных социальных отношениях, в частности в конкуренции, которая только принимает здесь иную форму, форму дробления земли. Пытались найти и другие причины. Утверждали, что причиной являются своеобразные отношения между арендатором и землевладельцем, который сдаёт свою землю большими участками крупным арендаторам, сдающим её более мелкими участками другим арендаторам, которые в свою очередь сдают её ещё третьим и т. д., так что между землевладельцем и тем, кто действительно обрабатывает землю, стоит иногда до десятка посредников. Высказывали предположение, что причиной нищеты является действительно позорный закон, по которому землевладелец в случае неуплаты денег лицом, непосредственно арендующим у него землю, имеет право прогнать с земли фактического землепашца, хотя бы последний и уплатил арендные деньги тому посреднику, с которым он заключил сделку. Но ведь всё это обусловливает только форму, в которой проявляется нищета. Допустим, что мелкие арендаторы сами станут землевладельцами; что из этого последует? Большинство не сможет прокормиться на своём участке, даже если не придётся платить аренду, а если положение и изменится к лучшему, то непрестанный и быстрый прирост населения в течение нескольких лет приведёт всё к прежнему уровню. У тех, которые попадут в лучшие условия, останутся в живых дети, которые теперь вследствие нужды и лишений умирают в раннем возрасте. Говорили также, что виной этой нищеты является позорное угнетение ирландского народа англичанами. Однако этот гнёт мог ускорить наступление такой нищеты, но он не был причи­ной того, что она вообще наступила. Указывали ещё, как на причину нищеты, на протестантскую государственную церковь, навязанную католической нации; но разделите между ирланд­цами всё то, что государственная церковь берёт от них, и на каждого не придётся и двух талеров; кроме того десятина яв­ляется налогом на земельную собственность, а не на арендаторов, хотя уплачивали её последние. Теперь, после акта о коммутации 1838 г., десятину платит сам землевладелец; правда, он соответственно повышает арендную плату, и положение арендатора не улучшилось. И так приводятся ещё сотни других объяснений, столь же мало доказательных. Нищета является необходимым следствием современного социального строя, и вне этого можно искать лишь причины той или иной формы, в которой она проявляется, но не причины самой нищеты. Причина же того, что в Ирландии нищета проявляется в данной, а не в какой-либо иной форме, заключается в национальном характере народа и в его историческом развитии. Ирландцы по всему своему национальному характеру сродни романским народам, французам и, в особенности, итальянцам. Отрицательные черты этой национальности мы охарактеризовали уже словами Карлейля. Послушаем теперь ирландца, который всё же более близок к истине, чем Карлейль, питающий особое пристрастие к германским чертам характера.

«Они беспокойны и тем не менее ленивы (indolent), смышлёны и несдержаны, вспыльчивы, нетерпеливы и непредусмотрительны; они храбры от природы, необдуманно великодушны; по первому же побуждению мстят за обиды или прощают их, заключают дружбу и порывают её; они щедро одарены талантами, но скупо — рассудительностью» ^[84].

У ирландцев чувства и страсти безусловно берут верх над разумом. Чувственный, легко возбудимый характер ирландцев не даёт развиться рассудительности и мешает равномерной, настойчивой деятельности. Такие люди совсем не пригодны для промышленного труда в том виде, в каком он применяется в наши дни. Вот почему ирландцы продолжают заниматься земледелием и притом на самом низком уровне. При небольших участках земли, существовавших здесь искони, не так, как во Франции и на Рейне, где они были созданы искусственно путём раздробления крупных поместий^[85], нечего было и думать об улучшении почвы путём затраты капитала. По вычислениям Алисона, нужно было бы вложить 120 млн. ф. ст., для того чтобы довести почву в Ирландии до того — не столь уже высокого — уровня производительности, который она имеет в Англии. Английские переселенцы, которые имели полную возможность поднять культурный уровень ирландского народа, ограничились самой жестокой эксплуатацией его, в то время как ирландские переселенцы принесли английской нации элемент брожения, который со временем даст свои плоды; Ирландии не за что благодарить английских переселенцев.

Попытки ирландского народа найти выход из существующего отчаянного положения проявляются, с одной стороны, в террористических актах, которые здесь стали теперь повседневным явлением в сельских местностях, в особенности на юге и западе Ирландии: это большей частью убийства непосредственных врагов — агентов и верных слуг землевладельцев, протестантских переселенцев, крупных арендаторов, владения которых составились из картофельных участков сотен согнанных с земли семейств и т. д.; с другой стороны, эти попытки выражаются в агитации за отмену унии с Великобританией. После всего сказанного ясно, что непросвещённые ирландцы не могут не видеть в англичанах своих непосредственных врагов и что для них первым шагом вперёд является завоевание национальной независимости. Но не менее ясно, что никакая отмена унии не сможет уничтожить нищету, а лишь сможет показать, что причину этой нищеты надо искать не вне Ирландии, как это кажется теперь, а внутри страны. Я, впрочем, не стану разбирать здесь вопрос о том, потребуется ли действительное осуществление отделения Ирландии, чтобы привести ирландцев к пониманию этого факта. До сих пор ни чартизм, ни социа­лизм не пользовались в Ирландии особым успехом.

На этом я закончу свои замечания об Ирландии, тем более, что в результате агитации за отмену унии в 1843г. и процесса О'Коннела бедственное положение Ирландии становится всё более известным в Германии.

Итак, мы рассмотрели положение пролетариата Британских островов во всех отраслях его деятельности и повсюду нашли нищету, нужду и совершенно несоответствующие человеческому достоинству условия жизни. Мы видели, как вместе с ростом самого пролетариата зародилось и росло недовольство, как оно ширилось и приняло организованные формы; мы видели открытую, кровавую и бескровную, борьбу пролетариата против буржуазии. Мы исследовали принципы, определяющие судьбу, надежды и опасения пролетариев, и нашли, что нет никаких перспектив на улучшение их положения. Мы имели возмож­ность наблюдать на ряде примеров поведение буржуазии по отношению к пролетариату и убедились в том, что она заботится только о себе, только о своей собственной выгоде. Но чтобы не быть несправедливыми по отношению к ней, мы должны по­ближе рассмотреть её образ действий.